Школьника Егора Балазейкина в конце ноября приговорили к шести годам колонии за две неудавшиеся попытки бросить бутылки с горючей жидкостью в здания военкоматов. Егор свою вину признал сразу же, а родители настаивали, что он не может находиться в заключении из-за наследственного аутоиммунного заболевания. Несмотря на это, суд отправил Балазейкина в колонию. Родители Егора Даниэль и Татьяна Балазейкины рассказали Север.Реалии о том, как уголовное дело против их сына-подростка изменило их жизнь.
Егор Балазейкин с мамой Татьяной в суде
– Мы до сих пор не верим, что это с нами происходит. Вот несколько дней назад нашему сыну дали шесть лет колонии. Нашему. Не просто в новостях мы читаем про кого-то, а именно нашему ребенку, – говорит Татьяна Балазейкина о приговоре, который суд вынес 22 ноября в отношении её сына Егора. – Я вчера думаю: а что мы будем делать эти дальнейшие пять с лишним лет, как мы жить будем? Мы будем просыпаться, готовить кушать, читать книги, ходить на работу, смотреть фильмы. Как мы это все дальше будем делать? У меня вообще впереди просто пустота. Я не понимаю, как дальше вообще выстраивать свою жизнь. Да, конечно, будет апелляция, еще что-то… Но со временем и этого не будет. У меня вчера явственно в голове вопрос был: как быть дальше? Ждать, когда ему исполнится наконец-то 22 года и его выпустят. И вместо 16-летнего мальчика получить взрослого парня.
Семья Балазейкиных живет на окраине поселка Отрадное Ленинградской области в 1,5 часах езды от Петербурга. На участке размером с половину футбольного поля стоит небольшой деревянный двухэтажный дом. Печь на входе, газовый котел, ковры в комнатах, а на стенах – многочисленные пустые рамки из-под грамот Егора. Их родители сняли, чтобы отсканировать и передать судье – вдруг поможет добиться более мягкого наказания.
На дверце холодильника вместо сувенирных магнитиков прикреплены исписанные разным почерком листы бумаги – это копии писем, которые родные Егора отправляют ему в СИЗО, куда он попал в феврале 2023 года.
Егора обвинили в том, что он кинул две бутылки с зажигательными смесями в два здания военкоматов: в Кировске (Ленинградская область) и Петербурге. Ни одна из них не загорелась. Никакого ущерба – ни морального, ни материального – 17-летний подросток не нанес.
Изначально дело хотели возбудить по статье "Хулиганство", но спустя несколько часов после задержания следователь позвонил родителям и сообщил, что статью изменили на попытку террористического акта, а чуть позже к нему добавили и вторую статью – попытку поджога здания военкомата.
– Я сначала подумал, что он где-то подрался, – вспоминает Даниэль Балазейкин.
Татьяна: Я в участок полиции ехала с уверенностью, что мы приедем, на нас штраф какой-то наложат, и мы Егора заберем. Нам в полиции сказали: поезжайте за вещами домой, потому что это мы все изымем. Я ответила, что не страшно – он до машины без куртки дойдет. И только тогда стало страшновато из-за того, что его арестовали.
Даниэль: Мы же ничего не соображали в тот день. Элементарных вещей, которые нужно знать. У меня не было осознания вообще, что-то говорят: пиши, подписывай. Когда мы приехали, я Егора увидел, и меня увели в комнату. А оказывается, что я, как отец несовершеннолетнего, имею полное право находиться в комнате с ребенком. Татьяне запрещали вообще разговаривать с ним. Мы этого не понимали, не знали.
Дом в селе Отрадное, где живет семья Балазейкиных
"Война срывает маски"
Свою вину Егор признал сразу же. На первых допросах он говорил, что его поступок связан в том числе с гибелью родного дяди, брата Даниэля – Дмитрия. Он был военным и погиб в Украине. Адвокаты Балазейкина просили суд не отправлять его в СИЗО и не назначать реальный срок – у Егора аутоиммунный гепатит, у него даже была инвалидность. В СИЗО его состояние здоровья ухудшилось. Следить за состоянием здоровья в изоляторе и колонии сложно: внешне гепатит у Егора никак не проявляется и ухудшения можно заметить только по анализам, которые в полной мере ни изолятор, ни колония не могут предоставить. Семья Егора и его адвокаты не раз просили не отправлять Балазейкина в СИЗО и не назначать колонию в качестве наказания. Но безуспешно.
– Как ваши родные переживают то, что происходит с Егором и с вашей семьей?
Татьяна: У нас все родственники в Казахстане, никого тут нет. Егору вынесли приговор 22 ноября. Почти неделя прошла. Ни одного сообщения из Казахстана у меня не было. Ни от кого, кроме моей мамы, которая рыдая, пыталась наговорить мне голосовое сообщение. Ни братья, ни сестры мои, ни племянники. Вообще просто тишина. Может, они, конечно, переживают. Но я считаю, если ты переживаешь, то, как бы сложно ни было, должен собраться и хотя бы что-то написать, а не оставаться в стороне. Нам пишут из Канады, из Франции, со всей России. Это люди, с которыми мы познакомились уже после ареста Егора. Им тоже страшно нам писать, они тоже не знают, что нам сказать и как нас поддержать. Но они пытаются показать какими-то словами, что они рядом и они пытаются разделить с нами эту боль.
Даниэль: Есть люди, которые позвонили, с которыми я лично как-то переговорил. Например, сосед позвонил. Были люди, которых мы знаем и они нас знают, а сейчас их нет.
Татьяна: У нас кардинально поменялся круг общения. Это ошеломляет. Но, с другой стороны, я всегда пыталась найти в любой ситуации хорошее и плохое. И здесь я тоже пытаюсь условно положительные вещи. И одна из них – это то, что в нашей жизни не стало условно лишних людей. Вот как война срывает маски. Если ты трус и негодяй, война все покажет. Ты не сможешь на поле боя быть благородным, честным и порядочным. Точно так же и такие ситуации срывают маски.
Когда Егора арестовали, мы очень долго об этом не говорили. В течение месяца мы эту информацию вообще пытались не подавать никуда своим в Казахстан. На тот момент Даниной маме было 79 лет, она Диму (брат Даниэля и дядя Егора Дмитрий Балазейкин погиб в Украине. – СР) только похоронила. Ей бы в себя прийти. Моей маме 1 марта операцию на сердце сделали, я не могла ей сказать, что её внук в этот же день оказался за решеткой. Я ее обманывала как могла. Под конец она сама начала что-то подозревать, стала спрашивать, что происходит. В день рождения я поздравляла по видеосвязи, и она спросила: "Тань, что происходит?" И мне пришлось вот такой ей "подарок" сделать. Она только 24 марта узнала. У моих родственников позиция была двойственная: часть родственников сказали, что вот, он глупый ребенок, что же он натворил, чем же он думал, вам теперь это все расхлебывать, а другая часть сказала: ну, перестаньте, он ребенок, кто его сажать будет, какой терроризм, вы что, с ума сошли, такого не бывает. Получается, что бывает. Потом перестали писать, звонить, и даже после приговора ни одного сообщения не было.
Егор Балазейкин в день приговора
Даниэль: Зато на следующий день после приговора нашлись люди, которые прямо домой принесли нам шарлотку.
Татьяна: Это мама одной из моих бывших учениц, которую знает Егор. Её мама испекла шарлотку, принесла к нам домой и говорит: "Я больше не знаю, что вообще можно сделать, но хотя бы показать, что мы рядом".
– Были те, кто отвернулся от вас?
Татьяна: Да, были. Обычно отворачиваются те, от кого ты никогда не ждешь.
Даниэль: Есть такое слово – раззнакомиться. Я думал, что придумал такое слово, а оно, оказывается, есть. Но давайте мы не будем дальше эту тему продолжать.
Татьяна: Есть, да, такие люди. Один из моих родственников, который знает меня очень долго, он по-своему смотрит на эти вещи. Он когда узнал, он сказал: "Я все понимаю, Таня, у тебя сейчас кукуха от горя поехала, но ты меня сейчас не пытайся втянуть в свои эти видения". Я ему ответила, что даже не думай больше, что ты существуешь для меня. После этого мы вообще ни разу не общались.
Даниэль Балазейкин
– Чего вы больше всего боитесь, когда думаете о том, что сын сейчас окажется в колонии?
Татьяна: Я всего боюсь.
Даниэль: Нет. Мы не боимся. Все что угодно может произойти, даже дома. Я просто верю, что там все будет нормально. Когда Егора закрыли, естественно, все, что можно подумать плохое, мы подумали сразу. Но потом ко мне само пришло: да нормально у него все будет. Можно и здесь быть ничтожеством, а там оставаться человеком. Я знаю, что там все будет нормально. Я верю в это, и все.
Татьяна: Мы когда-то и в другое верили... Первые дни после ареста Егора я вообще думала, с ума сойду. Как только в голове появлялись картины того, что может там с ним произойти – что его бить будут, издеваться, насиловать и так далее. Мне снились кошмары, как его пытают. Потом я думала, что я рехнусь, если я буду об этом думать. Сволочи есть везде, а за решеткой их еще больше. Кому-то Егор просто может не понравиться. Это же нормально? Нормально. Нам тоже много кто может не понравиться. Но только мы, будучи здесь, не начинаем насильственные действия в сторону людей, которые нам не нравятся. А там, за решеткой, это обычный формат жизни. Мы не знаем, как дальше все будет, и нам остается только верить, что все будет хорошо, и пытаться отогнать негативные мысли.
Даниэль: Другое дело, что Егор в своем крайнем слове сказал, что он не согласен с мамой по поводу тех людей, которые рядом с ним в изоляторе. И это действительно так. Я размышлял об этом сегодня. Есть люди, которые на Егора в СИЗО повлияли. Они не навязывали свое мнение, но повлияли. Он развивается. Нельзя всех в этом СИЗО перечеркнуть черной краской.
Письмо Егора своей маме
– Какой срок прогнозировал Егор для себя?
Татьяна: По поводу срока мы не обсуждали. Ближе к заседанию у меня была надежда, что наш суд окажется справедливым и будет условный. Я думала, что, может быть, услышат нас наконец-то: что он не может находиться в тюрьме, что это опасно для его здоровья. Я даже в это начала верить. А по срокам Егор ничего не говорил. Максимально можно 12,5 натянуть по двум статьям. Он понимал, что это будет реальный срок, и он понимал, что это будет не минимальный срок. Он спокойно на это реагировал. Адвокаты прогнозировали 7,5. Они в самом начале сказали: рассчитывайте на этот срок. Были и надежды, и антинадежды, но для Егора это не особо принципиально.
– С какими проблемами вы сталкиваетесь, пока Егор находится в СИЗО?
Татьяна: Каждый раз что-то везем с передачи, бывает такое, да. Они (сотрудники СИЗО) решают вдруг, что бритвенные станки принимать не будут, или ложки пластиковые, или печенье с джемом. Купили две баночки корейской моркови и капусты квашеной, повезли на передачу. Привезли обратно – нельзя.
Даниэль: С книгами трудность. Вроде бы мы наладили систему и договаривались с замами, как мы это будем делать. В пятницу мы передаем медикаменты, если нужно, и в какой-то день на неделе привозим книги. Принимают – смотрят. Мы уже знаем, какие можно, какие нельзя. Отдали 12, нам вернули 11, а одна книга затерялась.
Татьяна: Мы просили официальный отказ, почему не берут книги. Они потребовали официальный запрос. Я подготовила официальный запрос, а у них в СИЗО-5 электронной почты нет. Они месяц письмо с почты не забирали. На этот запрос они мне прислали какой-то чумной ответ. Я его сколько ни читала, я так и не поняла, что они хотели мне сказать. К сожалению, тут работают только массовые жалобы. Потому что как только начинаются массовые жалобы – все передается. Почему вообще проблема с книгами не только в СИЗО – я так понимаю, что во всех колониях, тюрьмах и СИЗО России – это для меня огромный вопрос. Почему? В чем проблема передавать людям книги? Не понимаю я логику этого запрета на книги. Мне кажется, там с ума можно без книг. Единственный выход не рехнуться там – это читать и заниматься спортом. Там больше делать нечего.
Даниэль: Основная цель ФСИН – это не уничтожить же преступников, а перевоспитать. А как же они будут перевоспитываться, даже не читая. У них есть телевизор, но как они перевоспитываются с развлекательными каналами? Егор еще в самом начале говорил, что сделал бы реформу ФСИН. Сделал бы в СИЗО трудотерапию, изучение наук и институт психологии.
"Даже поплакать не могу"
– Что изменилось в ваших отношениях после ареста Егора?
Даниэль: Ну, семьи-то нет. Остались осколки.
Татьяна: Несмотря на то что мы в разных местах, мне иногда кажется, что мы никогда не были так сплочены. Раньше из-за ерунды ругались. Сейчас думаешь: господи, из-за чего ругались-то? Сейчас все глупости – они вообще не важны. Вещи кардинально поменялись. Егор такой же полноправный член семьи, но только теперь, наверное, не сколько мы его за собой ведем, сколько он ведет. У него все-таки были претензии к нам. Его это тяготило. Сейчас этих претензий нет. Они проговорены. Как дальше будут строиться отношения, я не знаю. Я не знаю вообще, какие это отношения, когда у тебя ребенок в тюрьме сидит. Ты же про него вообще ничего не знаешь. Когда беда, то либо семья раскалывается, либо семья становится еще сильнее. Я думаю, мы по второму пути пошли. Это сделало нас сильнее. У нас всегда был очень хороший контакт, и я очень надеюсь, что мы его не потеряем. Я думаю, что как-нибудь мы пройдем этот путь. Как сказала Тамара Эйдельман, история мне нравится тем, что она непредсказуема.
Татьяна Балазейкина
– Часто ли вы думали о себе, пока шло расследование и суд?
Даниэль: Мы думали сначала, как бы пережить лето. Когда у нас лето закончилось, мы поняли, что тогда у нас еще целое лето было впереди. А потом начинается осень, и ты понимаешь – у тебя жизни остался месяц (из-за передачи дела в суд и начала судебных заседаний. – СР). Я сегодня пошел в магазин и подумал, что зима приходит, и она бесконечна.
Татьяна: О себе? Я за всю свою жизнь хуже не выглядела никогда. Как бы я плохо ни выглядела, но так плохо, как сейчас, – никогда. Я вообще забыла что такое кремы, маникюр, косметика. Ты купил спортивный костюм, в котором тебе комфортно и в суды, и на передачи, и все. Ни готовка еды, никакой то уход за собой – ничего не интересно. Единственное о чем я думала, – это как бы не рехнуться. Для меня самое страшное на суде было – это приговор. А потом, на суде, я поняла, что не страшен приговор. Страшен был запрос срока (прокурор запросил шесть лет колонии, столько суд и дал. – СР). Этот момент оказался самым страшным для меня. Я была настолько выбита этим фактом – даже поплакать не могу.
Целей никаких нет. Эти же хождения по судам – это не цели. Это надо делать, и это не принесет никакой пользы. Это не цели. Это просто шаги, которые надо выполнить. А целей вообще никаких нет. На днях Даня говорит, мне на Новый год надо такой-то подарок. Я ему отвечаю: ну какой Новый год? У нас новый год теперь – это 22 ноября (день приговора Егору. – СР). Вот 22 ноября в следующем году начнется наш новый год. У нас нет теперь нового года, как раньше. У нас теперь свой новый год.
Смотри также "А вам еще нужна эта война?" Шесть лет школьнику Егору Балазейкину