"Привет с Лубянки!" ФСБ против волонтеров, спасающих украинских беженцев

Практически сразу же после начала войны в России появились волонтерские движения, которые помогают украинцам получить гуманитарную помощь и выбраться с оккупированных территорий. Они и сейчас активно работают, не афишируя свою деятельность. Некоторым волонтерам пришлось уехать из России, чтобы не сесть в тюрьму. Корреспондент Север.Реалии поговорил с теми, кто был вынужден покинуть страну из-за угроз, но продолжает работать из-за границы.

Егор Захаров из Петербурга присоединился к волонтерскому движению в апреле 2022 года. Ему 48 лет, на жизнь зарабатывает отделочными работами. Увидев чат в телеграме, где искали волонтеров для помощи беженцам, он написал админам. И ему сразу сбросили задачу. Он периодически кого-то встречал на вокзале и развозил гуманитарку по адресам. Говорит, что, как только начал помогать беженцам, сразу стало легче эмоционально и психологически.

– Февраль и март были очень тяжелыми. Воздуха просто не хватало, бились как мухи в паутине, – вспоминает Егор. – Но потом все запустилось, движение волонтерское стало шириться и обрастать горизонтальными связями. Сейчас это целая структура, аккумулирующая огромные ресурсы. Я думаю, если бы не мы, все эти беженцы просто толпами ходили бы по России голодными и оборванными. Потому что государство не справилось бы с такой задачей. У него не было ресурсов для этого. У нас счетчик задач уже несколько раз переваливал за отметку в 10 тысяч. И это только то, что мы в чате фиксируем.

Сразу после 22 сентября 2022 года Егор Захаров уехал из России – но не от объявленной в этот день мобилизации. Ему стали поступать угрозы физической расправы. Против нескольких его коллег в разных российских городах осенью 2022 года возбудили уголовные дела, часть из них тоже уехали за границу.

– Как раз тогда, в августе-сентябре, эфэсбэшники во время прохождения границы трясли каждую семью и всем задавали вопрос: "Кто ваш координатор?" То есть, целенаправленно была поставлена задача собрать базу контактов людей, которые занимаются беженцами, – говорит Егор. – Некоторых очень жестко трясли. Одного парнишку 20-летнего, который из Мариуполя в Германию выбирался, сутки держали на границе и издевались. Обещали на бутылку посадить и в армию сдать, мне на телефон звонили и угрожали. В общем, я решил не рисковать.

Утром 25 сентября Егор Захаров отнес в ветеринарную клинику кота и сделал справку на вывоз. А вечером, загрузив в машину три чемодана, выехал из Петербурга в сторону Финляндии. С тех пор он живет в Хельсинки, ожидая получения статуса политического беженца.

Основная проблема работы координатора, по словам Егора, в том, что многие просто не выдерживают ее эмоционально и физически. Кто-то "выгорел" еще в первые месяцы после войны, кто-то продержался дольше, а кто-то понял, что не сможет этим заниматься, после первого же общения с беженцами.

– Были такие, кто довел одну семью от начала до конца и сказал: "Мы этого не вывезем", – говорит Егор. – Будем лучше деньгами помогать, чемоданы с вещами собирать, но только не с беженцами общаться непосредственно. И я понимаю людей, потому что это очень тяжело. У каждой семьи историй на мини-Гаагу.

Z-волонтеры сами по себе

Самое сложное – вывоз лежачих и маломобильных больных.

– Ты ищешь реанимобиль или перевозчика, который поедет, например, в Луганскую область. Договариваешься с людьми, вкладываешь колоссальные силы в это. И вдруг звонок – все, человек умер. Не успели. В такие моменты, честно говоря, руки просто опускаются. Было несколько человек с онкологией в терминальной стадии, которых не сумели довезти. У каждого из нас свое кладбище, – говорит Егор.

Тем не менее в перевозке безнадежных больных волонтеры никогда не отказывают, давая людям шанс в последний раз увидеться с родными и умереть в человеческих условиях в окружении близких.

– У нас был случай, когда мы женщину из Мариуполя с терминальной стадией онкологии отправили в Норвегию, – вспоминает Егор. – Она умерла там через какое-то время, но умерла в нормальном хосписе, с обезболивающими. И сын был рядом. Потратить три-четыре тысячи евро на человека, который в итоге все равно умрет, ну, это так себе, если цинично рассуждать, с экономической точки зрения. Но мы же тут не экономикой занимаемся, мы людей спасаем.

С так называемыми Z-волонтерами Егор и его коллеги стараются не пересекаться. В самом начале были вынуждены – другого способа доставить гуманитарную помощь на оккупированные территории не было. Первая гуманитарка на захваченные украинские земли заезжала в автомобилях, разрисованных буквой Z. Но сейчас случаи, когда приходится обращаться за помощью к тем, кто поддерживает российское вторжение, очень редки. Прежде чем прибегнуть к такой помощи, рассматриваются все варианты.

Отъезд за границу на возможности Егора помогать людям никак не повлиял, разве что работать стало безопаснее. Вернуться домой в обозримом будущем он не рассчитывает.

– Для моей деятельности нужны три вещи: интернет, телефон и свободное время, – говорит Егор. – Если все это есть, я хоть слона в Канаду вывезу. Что касается России, я точно не вернусь в ту страну, которая есть сейчас. А когда будет другая, неизвестно. Страну, как сказал Ройзман, у*бали об стену, и надежды на то, что что-то изменится в ближайшем будущем, у меня нет. Чуда не произойдет.

Террористка, экстремистка и "армия красоток"

Утром на небольшой кухне тишина. На столе недопитый кофе, пачка сигарет и полная пепельница. Над столом белый ватман с множеством приклеенных стикеров. "Бердянск, семья. Строймат, гумка". "Эвакуация. Родители + пять котов + овчарка". "Дети в оккупации. Медикаменты, каши, смеси, подгузники". В каждом стикере – человеческие жизни. Если какой-то стикер исчезает, значит, задача выполнена.

24 февраля 2022 года для Надин стало шоком.

А потом началась волонтерская работа, почти круглосуточная. За год и три месяца Надин Гейслер и ее команда, состоявшая в основном из девушек – Надин назвала ее "армией красоток", – помогли выжить более чем 45 тысячам жителей на оккупированных территориях и вывезли из РФ более двух тысяч украинцев. Чтобы после увиденного оставаться способной делать свое дело, по словам Надин, пришлось убить в себе все эмоции.

– Когда перед тобой женщина с оторванными ногами, ты можешь заплакать, заистерить, впасть в ступор, – говорит Надин. – И она умрет, скорее всего. Может быть, она и так умрет, но если ты не успеешь связаться с ее родственниками, то у них не будет последней возможности с ней поговорить. Поэтому либо ты берешь себя в руки и просто как робот делаешь эту работу, либо сходишь с ума.

Уехать из России Надин решила одним днем, после того как девушку, отправившую донат на ее счет, задержали на погранконтроле в аэропорту и подвергли допросу.

– Ее завели в отдельную комнату, и ее сотрудник ФСБ начал допрашивать. Кричал на нее, угрожал наручниками и статьей, – рассказала она позже Надин. – Сказал ей, что она отправила 300 рублей гражданке, признанной террористкой и экстремисткой за то, что донатила ВСУ, а сейчас якобы скрывается за границей. А я на тот момент в России была.

Через несколько дней после этого Надин вышла со своего склада с гуманитарной помощью в Белгороде, оставив телефон и ноутбук.

– За сутки до отъезда у меня была рыжая грива до бедер. Я подстриглась, десять машин сменила, пока по России ехала. Когда границу с Белоруссией пересекала, мне казалось, я вообще не дышала, – вспоминает Надин. – Просто улететь самолетом не рискнула, боялась, что не выпустят. Я много дел успела провернуть, которые явно не нравились российской стороне. Вывозила людей в Европу и обратно в Украину. В том числе тех, кто был на карандаше у ФСБ и кем они интересовались.

Отъезд из России, по ее словам, стал вторым "большим страхом", который она пережила в своей жизни. Первый был во время поездок на оккупированные территории. Но страшно было не погибнуть от "прилета", а вместо поездки к людям, которые ждут еду и лекарства, отправиться в подвал, где с тобой могут сделать все, что угодно.

– Просто не станет тебя в этом подвале в один момент, и все, – говорит волонтерка. – А потом расскажут, что пала жертвой обстрела ВСУ. Классно, удобно, никто не докопается до правды. Хотя у меня с самого начала работы были заготовлены записки для родственников, что делать и с кем связываться, если я пропаду.

Соседа по частям в ведра собирали

Первые одиннадцать беженцев она приютила в своей однокомнатной квартире, где жила с сестрой.

– Мне позвонила знакомая, которая была в Харькове как раз в те дни, когда люди прятались в метро, и сказала, что мама ее подруги пытается выехать из оккупации, – вспоминает волонтерка. – И у нее нет ни денег, ни родственников в России. Она просто схватила документы, собаку и пытается выбраться. Естественно, я сказала, что могу встретить ее на границе, и она может жить у меня, сколько потребуется.

Через некоторое время к женщине добавились бабушка и дедушка с двумя детьми и двумя собаками, семейная пара с грудным ребенком и собакой. Звонки с просьбой приютить продолжались всю ночь, и следующим утром Надин встречала у собственного подъезда 14 человек. Все они вместе со своими животными разместились в ее квартире.

– Они попросили спуститься и посмотреть на них. Я сначала не поняла, подумала, что им нужно помочь поднять вещи, – рассказывает Надин. – А они говорят: "Вы сначала посмотрите на нас, может, не захотите пускать". Я выхожу, а они все в каких-то пледах закутаны, дети в старых пуховиках перепачканных, потому что в подвалах сидели. Мы достали им все, что было. Одеяла, подушки, свитера, укрывали куртками. На полу все расстелили и всех уложили. А сами с сестрой на балкон ушли спать.

Надин до сих пор не может забыть первую реакцию бежавших украинцев, будто переместившихся из подвалов в параллельный мир, где есть горячая вода и свет. Детей, которые трясущимися руками ели обычные вареные макароны, и мужчин 50+, надевавших ее разноцветные толстовки. Никакой другой одежды у них не было.

Через четыре дня первая партия беженцев разъехалась по знакомым и друзьям в разных городах. Впоследствии, немного обустроившись и скопив какие-то деньги, все они уехали из России в Европу. По словам Надин, из многотысячного потока прошедших через нее украинцев в России остались единицы. В основном те, у кого нетранспортабельные родственники или дети, при оккупации и эвакуации получившие тяжелые психологические травмы и не готовые к новому переезду.

За те несколько дней, что первые беженцы провели у Надин, они многое рассказали об ужасах российского вторжения. Но на предложение все это записать ответили категорическим отказом, были очень напуганы. Рассказы "освобожденных" и сюжеты об "освободителях", которые показывали населению по российскому ТВ, были как две разных реальности.

– К одной девушке просто вошли, дверь выбили ногой. Российский военный прошел на кухню, положил ноги на стол: "У тебя есть шанс прямо сейчас забрать свои манатки и уехать отсюда. Это будет одолжением для тебя", – рассказывает Надин. – Из тех, кто выходил из подвалов за едой или водой, многие не возвращались. Сосед вышел – и тут же прилет. Его потом по частям в ведра собирали… Они просили, чтобы я сидела тихо после всего, что узнала. Больше за меня, кажется, волновались даже, чем за себя.

Из суда – на скорой

"Сидеть тихо" Надин не смогла. 20 марта, одевшись в цвета украинского флага, она вместе с младшей сестрой вышла на площадь в Белгороде и раздавала прохожим цветы. К ним сразу же подошла толпа росгвардейцев.

– Я им объяснила, что никаких законов мы не нарушаем, ничего не выкрикиваем, ни к чему не призываем. А дарить людям цветы в желтом платье и голубых колготках законом не запрещено, – говорит Надин. – Они постояли, глазами похлопали и отошли. Но буквально минут через пять подошел какой-то мужчина агрессивный в гражданской одежде. С матом и угрозами нас выгонять начал, а потом вырвал у нас цветы и плакаты. Я побежала в сторону росгвардейцев, но они отвернулись, будто ничего не происходит.

Потом росгвардейцы, не "замечавшие" происходящего, подбежали, схватили их вместе с сестрой и нападавшими, и всех вместе поволокли в сторону автозаков.

– Мне стало плохо. Приехала полиция, контрразведка. Вызвали скорую. Вокруг была огромная толпа, – вспоминает Надин. – Мне оказали медицинскую помощь, сделали электрокардиограмму, кажется. А потом подошел следователь и нас увезли в отдел. Там держали часа три.

В полиции у сестер сразу же отобрали телефоны, полностью просмотрев все личные переписки и фотографии. А на попытки заявить о своих правах, по словам Надин, дали понять, что “здесь это не работает”.

После задержания на площади были суды, с одного из которых Надин увезли на скорой с гипертоническим кризом.

– Судья себя так вела, что я думала, мне вместо "дискредитации" еще и какую-нибудь госизмену впаяют, но в итоге была только административная статья. Наверное, помогло, что мне плохо стало, – говорит Надин.

После первых украинцев (всего их через квартиру Надин прошло около ста) поток беженцев увеличился в разы, просьбы кого-то приютить и обогреть приходили беспрерывно. Вместить всех нуждавшихся в крыше над головой съемная однушка уже не могла. Размещать людей начали на уже открытых к тому времени складах гуманитарной помощи и в хостелах, на оплату которых уходило до 300 тысяч рублей в месяц.

Очень быстро Надин стала не только помогать беженцам в Белгороде, но и доставлять помощь на оккупированные территории, параллельно организовывая оттуда эвакуацию людей. Благодаря донатам, они открыли три склада с гуманитарной помощью (два в России и один в Украине), купили бронеавтомобиль и регулярно отправляли гуманитарку на оккупированные территории. Сначала Надин и ее команда вывозили людей из Харьковской области, потом еще из Донецка и Луганска. Гуманитарку в захваченные российскими военными населенные пункты она возила сама.

"Приезжать не надо, тебя убьют"

Одним из самых тяжелых эпизодов, по словам Надин, была доставка гуманитарных грузов и эвакуация людей из Казачьей Лопани (поселок в Харьковской области, освобожден ВСУ в сентябре 2022 года. – СР) – с апреля прошлого года оттуда не выпускали местных жителей.

– Месяца два, наверное, я пыталась проехать туда, – рассказывает Надин. – Один раз мне на блокпосте сказали, что могут меня пешей пропустить, если я хочу. А у меня тогда уже просто критическая ситуация была. Там, в Казачьей Лопани, 6-летняя девочка, мама ее в Харькове с ума сходит и не может ребенка забрать. Я уже просто кричала на этом блокпосту, что у меня там ребенок, который чудом после прилета в ее дом выжил, потому что ее в подвале сельсовета успели до этого спрятать, и 26 беременных на поздних сроках, одна с угрозой выкидыша. Бабушки при смерти с онкологией.

Но и после этого военные Надин в поселок не пропустили. Разрешения на проезд удалось добиться лишь тогда, когда многочисленные подписчики волонтерки в инстаграме по ее просьбе стали массово отправлять обращения в Минобороны, ФСБ, МВД, комитет по правам человека и губернатору Белгородской области с требованием пропустить волонтеров. Самой Гейслер, звонившей на горячую линию Минобороны и ФСБ, при этом ответили, что запрета на въезд или выезд из Казачьей Лопани нет и покидать поселок могут даже мужчины призывного возраста.

– И тут я понимаю, что их просто так удерживают, – продолжает Надин. – Когда мы всю эту шумиху подняли, сразу же российские СМИ подтянулись. Сделали репортаж о том, как первые три автобуса эвакуируют людей. Военный снимает с себя бронежилет, надевает на ребенка. В общем, все красиво… Ладно, хотя бы что-то сдвинулось, и я уже смогла проехать туда. Когда я подъехала к сельсовету, где нужно было груз с гуманитаркой оставить, ко мне за считаные минуты сбежалась целая толпа. Хватали за одежду со слезами: "Помогите нам уехать, мы даже не из Казачьей, мы из Цуповки, у нас там все разбомбили". Я начала записывать имена, и тут глава сельсовета подбежал и вырвал у меня тетрадку из рук.

Списки тех, кого нужно эвакуировать, глава оккупационной администрации поселка Казачья Лопань Максим Губин обещал предоставить сам, но так и не сделал. Впоследствии Надин поняла, что ее приезды в Казачью Лопань Губину не выгодны. Привезенную гуманитарную помощь волонтерка оставила в сельсовете, служившем пунктом выдачи, только два раза. А обнаружив, что помощь не доходит до адресатов, стала развозить ее сама в каждый дом.

– Мы узнали, что гуманитарку воруют, – говорит Надин. – Мне несколько семей сказали, что из полного строительного мешка на 50 кг они получили только пару пачек макарон и пачку чая. Я знала, на какой у меня адрес и что положено, чуть ли не сколько рулонов туалетной бумаги должно быть, не говоря о лекарствах, которые от двух до тридцати пяти тысяч стоили. Пришлось все развозить самой, хотя этот населенный пункт очень сильно обстреливали.

"Меня тошнило от этой власти"

Начав лично доставлять гуманитарную помощь и общаться с местными жителями, Надин узнала много "ненужного". Например, что оккупационные власти берут налог с местных жителей даже за продажу овощей с собственного огорода. А три КамАЗа зерна, отправленные в поселок российским МЧС, до людей просто не дошли.

– Естественно, им не интересно было, чтобы я каталась по селу и собирала эту информацию, – усмехается волонтерка. – В мой предпоследний приезд ко мне подошел один мужик, отозвал в сторонку и сказал, что я этому главе местной администрации и его приближенным поперек горла со своей гуманитаркой и эвакуацией людей. И шепнул: "Надиночка, тебе приезжать не надо сюда больше. Они тебя убьют".

Через несколько дней после возвращения из Казачьей Лопани у Надин и ее сестры заблокировали карты Сбербанка, куда поступали пожертвования, а на склад с гуманитарной помощью в Белгороде пришли двое неизвестных мужчин, которые расспрашивали, можно ли отправить донат на гуманитарную помощь через карту Сбербанка.

– Я им сказала, что со Сбером как раз сейчас проблемы, но буквально через сутки мы все наладим и выложим новые реквизиты, – рассказывает волонтерка. – И тут один из них отвечает: "Ну, это привет тебе с Лубянки за Казачку. Нехер лезть, куда не просят". Развернулись и ушли. А до блокировки мне на эту карту переводы по 10 копеек приходили с комментариями, что это мне на гроб, на венок и на похороны.

Надин уехала из России и закрыла склады с гуманитарной помощью. Она продолжает работать координатором и круглосуточно организует эвакуацию людей с оккупированных украинских территорий, помогает перебраться за границу украинцам, вынужденно оказавшимся в России. Времени на сон у нее по-прежнему немного. В основном между бесконечными "созвонами” с волонтерами, перевозчиками и людьми, которые просят о помощи и в два часа дня, и в четыре утра.

Она не знает, вернется ли когда-нибудь в Россию.

– Меня давно тошнило от власти в России. Я просто надеялась, что заработаю денег и уеду. Буду приезжать в гости к родителям, да, но не жить. Потому что никакого светлого будущего я там не видела. А потом началась война, появились люди с круглосуточными звонками и мольбой о помощи. Нужно было как-то продержаться там, чтобы им помочь. И я продержалась, сколько могла.