Давление на экспертов. Евгений Пригожин требует наказать лингвиста

Бизнесмен Евгений Пригожин требует наказать лингвиста Ирину Левонтину за ее экспертизу по искам о защите чести и достоинства к журналисту Максиму Шевченко и главному редактору “Эха Москвы” Алексею Венедиктову. Пригожин обвиняет Левонтину в неправомерном использовании печати института, где она работает. Левонтина считает, что Пригожин просто хочет избавиться от ее экспертизы по своим судебным искам. В чем суть этого дела и что не так с экспертизой в российских судах, Ирина Левонтина рассказала корреспонденту Север.Реалии.

Евгений Пригожин подал иск к журналисту Максиму Шевченко за то, что тот во время YoTube-стрима в августе 2020 года сказал, что пригожинские структуры следили за российскими журналистами, убитыми в Центральноафриканской Республике, "до момента их расстрела". Другой иск бизнесмен подал к главному редактору "Эха Москвы" Алексею Венедиктову, к самой радиостанции и главному редактору ее сайта Виталию Рувинскому – из-за того, что в июле 2020 года Венедиктов назвал Пригожина хозяином "ЧВК Вагнера".

Экспертизу по обоим искам готовила известный ученый-лингвист, ведущий научный сотрудник Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН, кандидат филологических наук, автор книг "Русский со словарем" и "О чем речь" Ирина Левонтина.

– Никаких претензий по существу у Пригожина ко мне нет, главное для него – чтобы мои заключения, которые уже есть в деле, отвели как недопустимое доказательство, ради этого все и делается, – говорит Ирина Левонтина. – Интересно при этом, что у них ведь есть и свое заключение, где говорится противоположное тому, что написала я, но, видимо, они так в нем не уверены, что хотят выбросить мое заключение на ближних подступах, чтобы оно даже не звучало в суде, чтобы его и близко не было.

В своей экспертизе на иск к Шевченко Левонтина написала, что считает его высказывания оценочными, выражающими его личное мнение, и не нашла в них ничего, что могло бы унизить честь и достоинство истца. Вывод по второму иску заключался в том, что Венедиктов выражал "свое личное видение" предмета, о котором шла речь в эфире, что выражал он свое мнение в исключительно пристойной форме и что однозначно негативной информации о Пригожине в его словах не прозвучало.

В своей жалобе, поданной в прокуратуру на Левонтину, "повар Путина" Пригожин, как его часто называют в СМИ, не оспаривает экспертного заключения по существу, а обвиняет его автора в том, что она якобы неправомерно использовала гербовую печать института им. В.В. Виноградова в своих документах.

– На прошлом судебном заседании они сказали, что якобы против меня возбуждено административное производство. Мне об этом ничего не известно, никаких документов они не представили, судья направил запрос в МВД, чтобы узнать, действительно ли это так. Мне никто не звонил, никаких повесток я не получала – я думаю, что вообще-то сначала у меня должны были взять объяснение. Но пока ничего такого нет. То, что я неправомерно использовала печать института, – это полная ерунда. Позовут – пойду, принесу все соответствующие нормативные акты, документы, пусть разбираются. Пойду, конечно, с адвокатом, если проиграю, буду обжаловать – что поделаешь.

– Вы уже обсуждали с юристами плохой вариант развития событий, чем это может вам грозить?

– Ну, это административное дело, до расстрела вряд ли дойдет, хотя сторона Пригожина заявила, что будет добиваться моего наказания по всей строгости, а как будут развиваться события, я не знаю.

Когда Ирина Левонтина подготовила заключения по искам Пригожина, его представители стали звонить в институт им. В.В. Виноградова и выяснять, действительно ли она там работает и от чьего имени проводилась экспертиза. И узнали, что Левонтина провела ее не от имени института, а лично от себя. Потом прокуратура потребовала ответить на вопрос, как именно использовалась в этой экспертизе печать института, и исполняющему обязанности директора Федору Успенскому пришлось отвечать, что печать удостоверяла не качество экспертизы, а подлинность подписи ее автора. 8 ноября прокуратура вынесла институту представление, потребовала устранить нарушения и наказать всех причастных. Институту пришлось проводить служебную проверку.

– Поддерживают ли вас ваши коллеги по институту, или там недовольны, что вы влезли в это дело, и теперь у них неприятности?

– Поддерживают, но, конечно, нервничают. Ведь каждому учреждению можно испортить жизнь, если начать все перетряхивать и каждые три секунды требовать новых ответов и объяснений.

– Юристы Пригожина считают , что вы злоупотребили своим положением и что заключения необъективны. Они ссылаются на некие интервью, в которых вы указываете на "солидарность с оппозиционными СМИ и готовность помогать им уходить от ответственности".

– Это чушь какая-то – что я готова помогать кому-то уходить от ответственности, такого я точно не говорила. Насколько я понимаю, они процитировали какое-то мое интервью, где я говорю – дорогие граждане, вы, пожалуйста, осторожнее со словом – когда кого-то ругаете, не забывайте говорить – "по-моему мнению", "вероятно", – чтобы четко отделить мнение от утверждений о фактах. Но тут речь не об уходе об ответственности, а просто об аккуратном использовании языка... Гораздо важнее не мои личные неприятности – будем надеяться, что когда-то они закончатся и все обойдется более или менее малой кровью. Тут важнее другое – что институт независимой экспертизы находится в России в плохом положении. Стороны процесса совершенно неравноправны: следователь может назначить официальную экспертизу, а адвокат – нет. Он может только привести специалиста, а следователь скажет: специалист не предупреждался об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения, поэтому ваши бумажки для нас ничего не значат. Адвокат говорит: "Так вот, специалист в коридоре сидит, давайте его пригласим". – "А нам не надо", – говорит следователь. Все и так неравноправно, и пространство для маневра все время уменьшается, и новые решения только ухудшают положение независимой экспертизы. А уж когда на экспертов начинается давление, то адвокату вообще не найти специалиста, особенно если дело громкое, неприятное. Люди не хотят связываться, а теперь еще прочитают про меня и подумают: да ну, вот еще. И многие институты не разрешают своим сотрудникам принимать участие в таких экспертизах, тоже опасаются неприятностей. Вдруг люди, недовольные экспертами и адвокатами, нашлют какую-то прокурорскую проверку в качестве "ассиметричного ответа". А если уж просто заверив подпись на документе и поставив "копия верна" на копии кандидатского диплома, институт оказывается под ударом, то ситуация совсем плохая.

– Около года назад вы дали очень интересное интервью "Новой газете" о неправомерных методах экспертизы. И сказали, что ваши коллеги, лингвисты, годами не замечавшие, что творится в этой области от имени их уважаемой науки, наконец посмотрели в эту сторону и ужаснулись. Этот процесс продолжается, они больше не безучастны?

– Этот процесс начался в 2019 году, с дела Егора Жукова. Ведь экспертная деятельность в большинстве случаев осуществляется какими-то специальными людьми, часто не имеющими профильного образования, как одиозный эксперт Наталья Крюкова, которая по огромному количеству "экстремистских" дел давала заключения, на основании которых людей сажали. Но у нее нет лингвистического образования, она учитель математики – и таких довольно много, иногда они оканчивают какие-нибудь двухмесячные курсы, и все. Они не лингвисты – и дают лингвистические заключения. Никакой репутации в лингвистическом мире у них нет, их никто не знает, им это безразлично. Но есть некоторое количество настоящих профессиональных лингвистов с учеными степенями, часть из них пишет заказные ужасные экспертизы. Но они всегда были уверены, что этого никто не увидит, не прочитает. Сделает он такую экспертизу, посадит человека за какой-нибудь репост, сломает ему жизнь, а потом приходит на лингвистическую конференцию и делает трогательный доклад про русские слова, грамматические формы. А тут эти дела стали вытаскиваться на свет, и я надеюсь, что хотя бы профессиональные лингвисты теперь будут оглядываться на то, что они пишут в своих заключениях. Ну, а "лингвисты" типа Крюковой – им, конечно, наше мнение безразлично: суд принимает экспертизу, выполненную человеком без профильного образования, – ну, что тут поделаешь. Надеюсь, что когда-то это изменится и требования к квалификации возрастут.

– Крюкова же не единственная?

– Есть еще Александр Коршиков, он делал экспертизу в деле Егора Жукова, и это еще не худший вариант, он во многих местах сказал, что там того нет, сего нет, но несколько мест все же притянул за уши, на основании чего Жукова осудили, хоть и условно. По образованию Коршиков не лингвист, в своем заключении он трогательно ссылался на методичку, один из авторов которой, Сафонова, явилась в суд и хотела выступить в качестве специалиста, но судья ее отвел за недостаток квалификации. Так же как и многих других специалистов с учеными степенями судья слушать не стал – впрочем, все это было опубликовано, и это имело значение, срок Жукову дали условный, хотя и это совершенно несправедливо.

– И все же – есть у нас институт репутации или нет?

– До некоторой степени есть. Действующему лингвисту дать вот такое чудовищное заключение страшновато – все коллеги прочитают и узнают. По какому-нибудь делу вроде "Мемориала" всякий нормальный лингвист побоится позориться перед коллегами. Но это лингвисты! А судебная экспертиза – это отдельный мир каких-то людей, которые не написали ни одной научной работы, не сделали доклада ни на одной лингвистической конференции, не опубликовались ни в одном лингвистическом журнале, чего им бояться – это параллельная вселенная. Может, у той же Крюковой в своем кругу и высокая репутация, потому что она очень востребована – но она же не претендует на то, что она академический лингвист.

– Кто же будет экспертом, если многие институты запрещают своим сотрудникам выступать в этом качестве?

– И не только в этом, многие организации берут подписку, что люди не будут высказываться по политическим вопросам. Все боятся неприятностей, стараются себя обезопасить.

– А разве это сообразуется со свободой слова – запрещать сотрудникам говорить что-то не от имени организации, а в частном порядке?

– Корпоративные нормы – это сложно, это во всем мире проблема. К сожалению, гражданские свободы сейчас много где поджимаются – иногда по политическим причинам, иногда из-за политкорректности, увы.

– Что же получается: с одной стороны, люди сами боятся выступать экспертами в суде, с другой – их работодатели им это запрещают, чуть только вы сделали свое заключение, а Пригожин тут как тут, и у вас административное дело маячит. Не получится ли так, что через некоторое время экспертизу вообще будет некому делать?

– Это "некоторое время" уже наступило. Поговорите с любым адвокатом, участвующим в громких делах, он скажет, что невозможно найти специалиста. Еще лингвиста туда-сюда, а психолога, искусствоведа – уже нет. Сейчас масса дел, где речь идет о защите чувств, о порнографии – и специалиста очень трудно найти. Но с другой стороны, надо сказать, что не все дела – заказные, так что экспертная деятельность все-таки продолжается. Другое дело, что вот по таким громким делам трудно найти человека, который захочет с этим связываться.

– А вы после всех этих передряг будете продолжать свою экспертную деятельность?

– Конечно, буду продолжать. Посмотрим, как будут развиваться события, но бросать я не собираюсь. Тем более что ведь полно не таких громких дел – а дел о защите товарного знака, защите чести и достоинства, если речь идет не о таком одиозном персонаже, а о каком-нибудь среднем чиновнике, обидевшемся на средней руки газету или на другого чиновника – таких дел огромное количество, работы очень много. А по поводу громких дел посмотрим – может, кто-то сочтет, что и вовсе не надо меня приглашать, ухудшать свое положение.

– И вы, и другие эксперты говорили неоднократно о порочных методах проведения экспертизы, когда в текст или в речь человека вчитывается, внедряется смысл, которого там нет, но который нужен обвинению, – вот с этим может что-то сделать ваше профессиональное сообщество? Нужны же какие-то жесткие правила проведения таких экспертиз.

– Это не задача профессионального сообществ. Если есть состязательный процесс, равенство сторон и нормальный суд, то это решается само собой. Придумал эксперт что-то неправдоподобное, приходит другой специалист и представляет альтернативную точку зрения, и всем видно, что из этого более обоснованно. То есть решилась бы проблема не только методов, но и качества экспертизы. Потому что многие экспертизы делаются так: в огромной вводной части долго разъясняются всякие понятия, которые вообще отношения к делу не имеют, после чего идет анализ текста – даются какие-то цитаты и делаются выводы: в тексте содержатся такие-то призывы.

На самом деле это типичная ситуация отсутствия анализа. И некому возразить, спросить – откуда эти выводы, покажите, как вы к ним пришли. Но сказать этого некому – специалист топчется в коридоре, а судья говорит: "Нет оснований не доверять мнению эксперта, а у того специалиста недостаточно квалификации, он всего лишь академик, нам на это наплевать". И если никакой критики такой экспертизы в суде нет, то что мешает эксперту копировать эту вводную часть бесконечное количество раз? Да что там, иногда и куски как бы анализа копируются и кочуют из одного заключения в другое. И к ним непонятно как пришиваются выводы. И что может сделать сообщество – ну, сказать, что нехорошо так писать. Но эксперты-то не принадлежат к нашему сообществу, им все равно, что мы там кричим. Отдельно эту проблему не решишь, нужно, чтобы иначе проходил сам судебный процесс.

– То есть без судебной реформы ничего не получится?

– Мы делаем, что можем, пишем свои заключения, их иногда приобщают, иногда нет, а потом следует замечательная фраза, к которой мы все привыкли, – "суд относится к этому заключению критически". Но мы все равно стараемся, выступаем, лингвистическое сообщество очень заинтересовалось этой проблемой. И что-то все-таки меняется, сообщество нормальных экспертов объединяется, создаются базы данных, одиозные экспертизы и эксперты уже попали в поле зрения, фамилию той же Крюковой, по-моему, знают все. Пока это не помогает, но создание настоящего экспертного сообщества – это все равно хорошо. Адвокатам еще хуже, ведь во многих делах по экстремистским статьям основное доказательство – это заключение эксперта. И мало того что адвокат по закону не может назначить самостоятельно экспертизу, так еще и приведенного им эксперта не факт, что в суде заслушают, а теперь еще и эксперта не найти, потому что вместо научных аргументов может последовать вызов в полицию.

– И все же – может экспертное сообщество составить правила, есть ли какая-то методичка – чего в экспертизе делать нельзя, что надо делать обязательно?

– Этого полно, есть специальная область науки, судебная лингвистика, проводятся конференции, пишутся книги, есть методички – даже в правоохранительных органах, в МВД, в ФСБ, и если бы действовали хотя бы по методичкам, все было бы не так плохо. И они ссылаются на методичку, которой якобы следовали, но мы-то знаем, что там написано совершенно другое. Мы каждый раз говорим: вот, у эксперта нет образования, он действует не по методичке, иногда рецензию на экспертизу удается приобщить к делу и в газете ее опубликовать, как было в случае с Егором Жуковым, где подробно показали все ошибки эксперта. Можно написать в газету, можно в "Спортлото", как поется у Высоцкого, все скажут: ничего себе, на основании чего человека посадили, – и что? Что мешает судье отнестись критически или просто не приобщать к делу мнения лингвистов? Все венчает замечательная формула – "все законно и обоснованно".

Эксперт Наталия Крюкова, о которой говорит Ирина Левонтина, – автор двух экспертиз на двух процессах историка Юрия Дмитриева. Оба первых процесса закончились оправданием Дмитриева, и обе экспертизы Крюковой были признаны судом недопустимыми доказательствами. Кроме того, Крюкова написала экспертизы для полусотни дел против Свидетелей Иеговы, причем нередко они копировали друг друга. В данный момент экспертиза Наталии Крюковой и переводчика Александра Тарасова лежит и в основании иска о ликвидации Правозащитного центра "Мемориал".