Будет ли Россия, и если будет, то какая, старая или новая, и если старая, то доколе, и если новая, то кто обеспечит новизну, разлетевшиеся либералы или не либералы, и какая должна быть новизна, европейская или не совсем, и что будет, когда пропаганда падет и все узнают правду, – об этом спорят все умные головы, но ответа пока нет ни у кого.
Мне бы тоже хотелось знать, как оно будет – еще бы, от этого зависит, когда я вернусь домой. Но все-таки это будущее, а будущее вытекает из настоящего, а в настоящем дне, сегодняшнем, живом, теплом, кровоточащем под моими постами в фейсбуке – теми, где я позволяю себе пожалеть всех убитых на этой проклятой войне, а не только жертв российской агрессии, возникают возмущенные комментарии. "Как можно жалеть этих мразей? Украинцев жалею, и убитых, и тех, кто остался на зиму без крова, а тех, кто убивает и стреляет по жилым домам – увольте, не могу". "Ваша жалость – это виктимизация преступников, с этим никак нельзя согласиться!" "Жалеть насильников и мародеров – никогда!" Кто-то доказывает мне, как вредна моя неразборчивая жалость, кто-то не ленится прочесть мне политинформацию о том, как российские воины насиловали женщин и детей в захваченных поселках, как вывозили на военных грузовиках одиозные стиральные машины, компьютеры и кофеварки. Видимо, комментаторы считают, что я ничего этого не знаю, и хотят раскрыть мне глаза.
Как-то летним вечером я разговорилась с одной грузинской женщиной – просто встретились глазами, улыбнулись, пробежала искра. Разговор был ни о чем и обо всем – и о войне тоже. Мы посокрушались, покачали головами, а потом она и говорит: "Я по субботам хожу в храм и всегда ставлю две свечки – за погибших украинцев и за погибших русских. А как же иначе?" Я никогда не забуду ее фразы. Ей ничего не надо доказывать. Она не читает моего фейсбука, но комментария о том, что нельзя жалеть убийц, она бы там точно не оставила.
Как говорится, если надо объяснять, то не надо объяснять. Но это – если не собираешься иметь дела с теми, кому объяснять бесполезно, если можешь помахать рукой и пройти мимо. Но нельзя пройти мимо целого народа, мимо огромной его части, мимо миллионов людей, с которыми предстоит жить. Поэтому объяснять приходится.
Приходится возвращаться в те места, о которых страшно даже подумать. В Бучу, в Ворзель, в Изюм, а теперь уже и в Херсон – да сколько еще таких украинских поселков и городов с пыточными подвалами, ограбленными и загаженными домами, сотнями тел, похороненных в лесу, замученных, застреленных в затылок. Приходится представлять себе тех, кто все это делал – с хохотком, с прибаутками, с матом, с наслаждением, получаемым от чужих страданий, чужих смертей. Да что представлять – ВСУ уже кого-то вычислили, а кого-то уложили в украинскую землю, да и главный вопрос тут – не кто, а почему.
Жил себе тихий бурятский человек, ходил по своим сибирским лесам-лугам, и псковский десантник жил в своей казарме, ну, побуянит иногда, поплещется в фонтане – и снова тишина. И ярославский человек тихо жил, и самарский, и калужский, и таилась в нем, как в каждом из нас, целая куча всякого хорошего, доброго и радостного – но и целая бездна всякого темного, низменного и ужасного тоже в нем таилась. Потому что все мы люди, все мы человеки, и до конца жизни никто не знает, что из него попрет под действием обстоятельств. Вон, в блокаду одни последней крошкой делились, умирали, не притронувшись к образцам коллекционной пшеницы, а другие карточки воровали и прохожих убивали и ели – но если бы не великий голод, никто бы никогда не узнал ни об этом благородстве, ни об этой низости.
Меня мучает мысль о том, что все те, кто сегодня "прославились" в Украине как садисты, убийцы, насильники и мародеры, в принципе могли бы прожить тихую жизнь у себя дома, и, возможно, достойную жизнь, если бы одного человека – и мы знаем его имя – не укусила имперская муха, не обуяла мания величия, и он бы не развязал войну и тем самым не извлек из этих людей все самое худшее, самое ужасное, что в них было. Оно, это ужасное, в них спало и имело шанс проспать всю жизнь. Но ему так настойчиво колотили в дверь, что, конечно, разбудили.
Так как же можно не жалеть, что этот шанс прожить нормальную жизнь, никого не убив и не замучив, упущен, как же не жалеть тех, кто могли остаться нормальными людьми, пусть и не хватавшими звезд с неба, а превратились в чудовищ?
Вот в этом месте надо сделать важную оговорку: жалеть – не значит снимать вину и ответственность как за собственные художества, так и за выполнение преступных приказов. Жалеть – не значит оправдывать. Нет, убийца мирных жителей остается убийцей мирных жителей, садист, пытавший людей в подвале, остается садистом, мародер остается мародером, авторы и исполнители подрывов херсонских ТЭЦ и трансформаторов остаются преступниками, стрелки по электростанциям, жилым домам и детским площадкам остаются преступниками. Но нельзя о них не жалеть, нельзя о них не рыдать, ведь они все равно люди, они ходили с нами по одним улицам, стояли в магазинах у одних прилавков, сидели за соседними столиками в кафе и могли жить своей прежней жизнью и не взваливать на себя груз такой страшной вины.
Мы знаем того, кто воззвал к ним, так сказать, de profundis, из бездны – и вытащил на свет маленький злобный хаос, шевелящийся в глубинах каждой души. Этот человек – ученик чародея из старой немецкой сказки, который, пока учитель не видит, читает древнее заклинание и вызывает духа тьмы. Дух требует дать ему задание, а не то он проглотит того, кто его вызвал. Ученик в панике просит первое попавшееся – полей цветок, и нечистая сила носит и носит воду ведрами, заливает весь дом, и тщетно ученик кричит – перестань! – он не знает заклинания, чтобы загнать духа обратно в бездну.
Путин, открывший запретную книгу, тоже не знает возвратного заклинания. В сказке вернувшийся чародей спасает ученика, потоп прекращается, Жаль, что в нашей жизни такого чародея не просматривается, и нечистая военная сила крушит и крушит соседнюю страну, мстя ей за то, что она не сдается. И одновременно сокрушает души тех, кого поставила себе на службу. Поэтому ее жертвы – по обе стороны "ленточки".
Невозможно, да и не нужно требовать всестороннего милосердия от тех, на кого напали, чьи мирные города российская артиллерия сегодня превращает в пепел. В новостных программах часто попадаются краткие интервью с украинскими солдатами, многие никогда и не думали воевать: у одних поворот случился после Бучи, у других после Краматорска, у третьих после Винницы. Кто-то увидел застреленных в голову людей со связанными руками, кто-то – убитого ребенка на вокзале, все бросил, надел форму и полез в окоп. У кого-то – у самого от дома и семьи осталась воронка – понятно, что в его душе нет ничего, кроме гнева, и это, как говорится, праведный гнев.
Они имеют на него право. Я – нет.
Недавно сеть облетел ролик, где два благообразных супруга-пенсионера на вопрос "Что делать с Украиной?" приходят в ярость и буквально кричат: всех, всех убивать, убивать и убивать! На них нельзя смотреть без содрогания – но ведь они тоже, наверное, начинали не с этих криков, а с того, что жалко – не всех. Сделать для кого-то исключение – вроде бы маленький шажок, но он – первый по дороге ненависти. Я не хочу идти по этой дороге. В конце концов, от того, сколько во всех нас останется человеческого, зависит и исход войны. А дорожка эта, между прочим, та самая, по которой шел ученик чародея – и все еще идет.
Софья Рогачева – журналист Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
