Представители РПЦ раскритиковали решение петербургского правозащитника, священника Григория Михнова-Вайтенко выдвигаться на выборах в Государственную думу России. Об этом сообщили РИА "Новости", назвав при этом Вайтенко "сектантом" и "раскольником". Партия "Яблоко" выдвинула его кандидатом в одномандатном округе, где находятся Новые Кресты – "самое большое СИЗО Европы". Корреспондент Север.Реалии поговорил с ним о правозащитном движении в России, политике, отношении к РПЦ и Алексею Навальному.
Григорий Михнов-Вайтенко – правозащитник, член Правозащитного совета Санкт-Петербурга, архиепископ Апостольской православной церкви – единственный священник, который выдвигается на выборах депутатов Государственной думы России в 2021 году. Михнов-Вайтенко известен как общественный защитник многих политзаключенных.
– В статье РИА "Новости" много сказано про то, какой вы сектант и раскольник, но ничего не сказано про вашу повседневную правозащитную работу. Поэтому давайте начнем все же с того, кто такой Григорий Михнов-Вайтенко, за какие заслуги он получил статус кандидата в депутаты Госдумы.
– Подробностей [своего выдвижения] я не знаю, поскольку не член партии. Я думаю, что это вопрос не заслуг, это вопрос коммуникации, которая у меня со многими в партии "Яблоко" происходит не первый год. У меня есть целый ряд [знакомых] депутатов Законодательного собрания Санкт-Петербурга. В той правозащитной работе, которой я занимаюсь, очень часто необходимо, чтобы депутат направил запрос, или позвонил, или подъехал куда-то, где, например, происходит незаконное задержание граждан или удержание в отделе полиции. И поскольку этой работой я занимаюсь достаточно активно, то в узком партийном кругу меня лишний раз представлять было не надо.
Это работа, которую в любом случае надо делать, в любом государстве и при любом строе
Есть люди, которые оказывают помощь задержанным во время массовых акций: раздают воду, разносят памятки и так далее. Есть те, кто работает в судах. А есть еще те, кто пытается выстраивать коммуникацию с органами внутренних дел, пытается вытащить их на совместные совещания, разборы полетов, говорить о том, чтобы это было недопустимо впредь... Например, законопроект, который инициировал депутат Заксобрания Петербурга Борис Вишневский, мы его активно поддерживали на разных совещаниях с Росгвардией – по поводу того, чтобы у росгвардейцев присутствовали хоть какие-то идентификационные номера. Как член Правозащитного совета Санкт-Петербурга я стараюсь участвовать в такого рода деятельности – не просто пошуметь и поплакать о том, что что-то не получилось и кто-то где-то у нас порой нахулиганил, а пытаться разработать алгоритм: так не должно быть, нужно по-другому. Это очень длительный, очень медленный процесс. Но это работа, которую в любом случае надо делать, в любом государстве и при любом строе.
– Насколько совместима политика и правозащита?
– Правозащита – это и есть политика. Потому что политика – это выстраивание коммуникаций между людьми, обозначение границ прав каждой личности в обществе. Это очень важно. Потому что все права – право на чистую среду, право на тишину, право на качественное питание, право на обучение, право на свободу, право на свободу высказываний – все они записаны во второй главе Конституции. Проблема заключается в том, что сегодня в выборных органах практически нет людей, согласных с этим подходом. Есть несколько человек в региональных парламентах. Но в Государственной думе люди решают глобальные вопросы. А не те, что человек не имеет возможности реализовать или защитить свои базовые права, которые постоянно нарушаются.
– Можно ли это изменить?
Систему через колено не сломать, ее можно только трансформировать
– Как бы сейчас ни проголосовали граждане, даже если представить самое невероятное – 100% проголосовали за оппозицию, и у нас появилась свободная Государственная дума, систему через колено не сломать, ее можно только трансформировать. Это длительный процесс. И внутри этого длительного процесса нужны люди, которые будут заниматься правами человека. Потому что иначе с водой опять выплеснут ребенка, то есть человека, о нем опять забудут. Нам опять скажут, что у нас есть прекрасные, великие, замечательные цели, и сейчас не до бабы Клавы, баба Клава может подождать.
– Какие самые важные дела, в которых вы сейчас участвуете в качестве правозащитника, но о которых не так много говорят?
– Наверное, наиболее значимым лично для меня остается дело Сергея Мохнаткина – дело, которое уже после его смерти продолжает рассматриваться в Архангельске. Потому что это дело по ложному обвинению человека, по обвинению человека, которого система стала давить, убивать и, в конечном итоге, убила. И не придумала ничего лучшего, как возбудить против него еще одно уголовное дело. Сейчас мы настояли, чтобы это дело ушло в суд, потому что его хотели прекратить в связи со смертью обвиняемого. Но это не реабилитирующее обстоятельство. Нужно добиваться его реабилитации, нужно доказывать, что он невиновен, нужно доказывать, что медицинские учреждения ФСИН – это в первую очередь "медицинские", а не ФСИН, что тюремная больница в первую очередь должна быть больницей, там должна оказываться медицинская помощь, а не то, что сделали с Сергеем.
– СИЗО "Новые Кресты" в вашем избирательном округе – это случайность или закономерность?
Я всегда противник, когда вот этих в белый цвет, а этих – в черный
– Это сознательный выбор. В округе не только "Кресты", там еще два интерната для лиц, отбывавших наказание, и Металлострой – там детская воспитательная колония и колония-поселение. Я специально интересовался: ни разу ни один из тех депутатов, которые представляют этот округ в Государственной думе, в этих местах не оказывался – просто с проверкой, просто с дружественным визитом, с вопросом: "Ребята, чем помочь?" У них же масса проблем, в том числе у сотрудников. Не надо все проблемы вешать только на сотрудников. Я всегда противник, когда вот этих в белый цвет, а этих – в черный. Надо менять и условия содержания, и условия вознаграждения для сотрудников. Права нарушены и тут, и там.
–Как эти нарушения прав можно изменить, и можно ли?
– Все, что можно сделать сейчас в российских условиях, можно сделать исключительно в "ручном режиме". Найдется человек, который будет письма писать, звонить, добиваться чего-то, смотришь – все произошло. Если этого не происходит, если такого человека нет, то остается один-единственный вариант – это дозвониться на "горячую линию" Путину. И тогда немедленно и лавочки покрасят, и горячую воду включат. Вот два варианта: или президент, или ваш представитель, который не по должности, а по призванию, по внутреннему посылу готов этим заниматься, который на бланке в ваших интересах пишет письмо, начинает рассылать и теребить разнообразное начальство. Он может добиться ровно того же самого, чего может добиться президент. Если есть возможность дозвониться президенту – отлично! Если нет возможности, значит, нужен представитель.
Об отношениях с РПЦ
– Вы подавали прошение о выводе за штат РПЦ, это фактически как в советские времена демонстративное заявление о выходе из партии. То есть вы решили, что бороться со сложившейся церковной системой надо извне, а не изнутри?
У меня никогда не было никакого внутриепархиального конфликта. Мой конфликт – внутренний
– Это не совсем борьба. Прошение за штат – это заявление по собственному желанию. Я по собственному желанию увольняюсь. У меня, собственно говоря, никогда не было никакого внутриепархиального конфликта. Мой конфликт – внутренний. Я посчитал, что позиция Русской православной церкви, которая высветилась в результате конфликта в Украине, требует реакции, в том числе и моей. И я не мог оставаться внутри организации, которая не только "замыливает" этот вопрос, но еще и руками отдельных своих представителей инспирирует и разжигает, поджигает и набрасывает.
– Можно ли просто взять и уйти из РПЦ?
– Когда я уходил, у меня были разные идеи по поводу своего дальнейшего пребывания. В том числе рассматривался переход в Московскую областную епархию Русской православной церкви на должность, которая была связана именно с тюремным служением. Не сложилось по ряду причин. Но поскольку я все же остаюсь человеком с церковным сознанием, я не могу организовывать свою собственную структуру. Я могу только присоединиться к какой-то из действующих. После того как не состоялось с Московской областной епархией, обсуждался вопрос перехода в одну из зарубежных православных церквей. Но для этого надо было уезжать из России, и мне это не показалось правильным. В итоге я получил предложение от зарегистрированной, централизованной религиозной организации, которая называется "Объединение православных общин апостольской традиции". Зарегистрирована она в 2003 году и продолжает функционировать. Я с благодарностью это предложение принял. И шесть лет я пребываю вот в этой церковной организации.
– Эта та, которую РИА "Новости" называют сектой?
Недостаточно просто рясу в военторге купить и туда ходить. Нужны еще и государевы бумаги
– Доказательством того, что Апостольская православная церковь, АПЦ, не является ни сектантской, ни вредоносной, является, например, то, что имеющихся документов более чем достаточно, чтобы проходить в колонию, в том числе строгого режима. Для того, чтобы туда зайти, необходимо представить довольно большой набор документов, доказывающих, что человек, который идет как священник, является таковым. Недостаточно просто рясу в военторге купить и туда ходить. Нужны еще и государевы бумаги. И они все есть, они в порядке. А взаимоотношения между разными церковными организациями меня, честно говоря, не очень волнуют. У нас огромный круг общения и в России, и в мире, и все считают, что АПЦ является церковью, и церковью христианской. А то, что в России РПЦ считает только себя таковой, это и является примером сектантского мышления. Потому что секта всегда считает только себя истиной в последней инстанции, а всех остальных – еретиками, раскольниками, лжеучителями и так далее.
– Вы каким-то образом противопоставляете себя РПЦ? АПЦ была основана священником Глебом Якуниным, а он был борцом с РПЦ, или, точнее, с некоторыми порядками внутри РПЦ.
Он был борцом с тем, что все церковные должности продавались и покупались
– Вот вы сейчас сказали очень важную вещь, принципиально важную. Отец Глеб никогда не был борцом с РПЦ, он был борцом с теми чудовищными гомункулусами, которые под брендом РПЦ выросли. Он был борцом с симонией, то есть с тем, что все церковные должности продавались и покупались, что любое серьезное назначение внутри церкви происходило исключительно под контролем государства, что епископат неподотчетен клиру, а клир неподотчетен церковному народу, и так далее. Вот с этой точки зрения у меня есть целый ряд соображений, которые необходимо вносить, в том числе, в светское законодательство. Потому что как советская власть придумала, так и остается – удовлетворение религиозных потребностей населения. Вот за этой чудовищной фразой скрывается вся государственная политика в области религии. А бороться с РПЦ, тем более как с организацией, которая декларирует свою приверженность Христу, – что ж я, сумасшедший, с христианами бороться?! Но с государственной политикой в области церкви, которая осуществляется не в интересах людей (я уж от себя замечу, что и не в интересах Бога), а в интересах совершенно конкретных благоприобретателей, – вот с этим надо что-то делать.
– Вы не боитесь, что, пойдя по пути публичной политики, еще больше настроите РПЦ против вас? За Свидетелями Иеговы пришли, хотя они тоже были вполне официальной организацией.
Вот досиделись мы до 2021 года – досиделись до бессудных расправ, ночных массовых арестов и еще Бог знает чего
– Давайте порассуждаем логически. Во-первых, есть книга, которой я руководствуюсь, где написано русским по белому, что ни один волос не упадет с вашей головы без воли Отца небесного. Ну, что ж я буду об этом переживать?.. Что будет, то будет в любом случае. Во-вторых, что касается непосредственно политики и хождения в нее. Я могу сказать на своем примере. Вот досиделись мы до 2021 года – досиделись до бессудных расправ, ночных массовых арестов и еще Бог знает чего. Не ходили в политику, предпочитали, чтобы это кто-то другой делал. Вот и имеем то, что имеем. Потому что если бы в начале 1990-х я бы не кинулся радостно заниматься независимым телевидением, а потом так же радостно не кинулся бы в свою духовную жизнь, а занимался бы противным, ненужными делами – в муниципалитет бы выбирался и занимался бы лавочками, наверное, толку было бы больше для страны. Я не ропщу на судьбу, наоборот, я доволен, потому что тот опыт, который я приобрел, очень важен – и духовный, и общественный. Но сейчас мы подошли к той черте, когда политикой уже невозможно не заниматься. Политика уже пришла за нами, взяла за шкирку и сказала: "Иди и делай".
О Навальном и протестах
– Как вы уживаетесь с тем, чтобы быть хоть немножечко "навальнистом", и быть кандидатом от "Яблока" во главе с Григорием Явлинским, который призывает сторонников Навального не голосовать. Как правозащитник и человек, который борется за права политзаключенных, вы не можете, в отличие от Явлинского, не признать Навального политзаключенным. Как вот с этим раздвоением быть?
– Очень хороший вопрос, очень важный. На него надо отвечать самому себе. Утром, после утреннего молитвенного правила, встал и подумал: как я отношусь к Григорию Алексеевичу и Алексею Анатольевичу. Во-первых, мне, конечно, сильно легче, потому что я все-таки не член "Яблока". Я предполагаю избраться с поддержкой партии "Яблоко", а не от партии, и иду не по списку, а по одномандатному округу. Я могу сказать только одно: все, что касается задержания, ареста, отравления, бесконечного административного давления в адрес Навального, – тут обсуждать даже нечего, это абсолютное беззаконие властей. Это использование силового ресурса в качестве метода политической борьбы. Тот же Явлинский постоянно повторяет, что требование расследования отравления Навального, требование свободы для политзаключенных – это одно из основных требований партийной программы.
Но вот что касается возможной политики, что касается методов организации массовых акций, я честно говорю: у меня это вызывает большое количество вопросов. Я употреблю более мягкое выражение, чем Явлинский, но я не могу назвать иначе, чем безответственность со стороны организаторов массовых протестных акций прошедшей зимой. Потому что реакция властей была абсолютно понятной изначально, и, собственно говоря, отчасти на эту реакцию и был расчет. Это была работа на картинку. Я как человек телевизионный, понимаю: если есть картинка, значит, мероприятие состоялось, значит, событие произошло. Если картинки нет, значит, ничего не было, хоть были миллионы людей. Это была работа на картинку.
– Вы предлагаете не устраивать протестные акции?
Были напряженнейшие переговоры, с криками, писками, летанием перьев. Но мы в итоге мы этот митинг провели
– Я могу привести пример, чтобы далеко не ходить. 9 сентября 2018 года была попытка несанкционированного митинга на площади у Финляндского вокзала в Петербурге, который организовывал как раз ныне признанный экстремистским ФБК. Митинг разогнали. А на 16 сентября был назначен митинг объединенной оппозиции, где было и "Яблоко", и "Справедливая Россия", в общем, самые разные организации, которые тоже хотели провести митинг против пенсионной реформы. И понятно, что после 9-го числа городские власти встали на уши и сказали категорически, что ничего не допустят. И были напряженнейшие переговоры, чудовищные, с криками, писками, летанием перьев. Но мы в итоге нашли совместно с городской властью способ, и мы этот митинг провели, я бы сказал, к всеобщему удовольствию. И Дмитрий Гудков, ныне преследуемый, туда приехал и сумел выступить, и Евгений Ройзман там выступил, и Андрей Пивоваров, который сейчас находится в узилище, там выступил. Мы нашли способ, потому что нужно вести переговоры. Если вы готовите массовую акцию, нельзя выводить людей под дубинки сознательно – это мое убеждение. Возможны любые эксцессы, возможны провокации в процессе, возможно все что угодно. Но выводить людей сознательно под дубинки нельзя.
– Я недавно читал интервью вашего коллеги епископа Игоря Князева. Ему задали вопрос про Навального. И он ответил, что видит в Навальном и в его жертвенности – в возвращении в Россию с понятными последствиями – что-то такое религиозное. Он сказал, что не может Навальный не быть верующим человеком в этом смысле, есть у него такая миссия. Вы с этим согласны?
Будет на свободе – будет совершенно другой разговор
– Я, как человек, испорченный собственным жизненным опытом, вижу в этом все-таки две истории. Одна из них – человеческая. И это то, о чем говорит епископ Игорь. В которой присутствуют, безусловно, и жертвенность, и вера, и много разных очень важных и благородных функций. И вторая – все-таки это та политическая пена, которая вокруг этой истории взбивается, пена политтехнологического свойства. И мне кажется очень важным разделять эти две вещи. И я, безусловно, поддерживаю политзаключенного Алексея Навального, желаю ему свободы. Поскольку у депутатов есть право входа в любую колонию на территории Российской Федерации, я совершенно точно могу сказать, что та колония, где к моменту моего потенциального избрания он будет находиться, будет посещена первой. Так что мои слова поддержки ему как человеку всегда и безусловно. А с политическими его предпочтениями и всем остальным, разберемся, когда он будет на свободе. Будет на свободе – будет совершенно другой разговор.
