49-летний петербуржец Евгений Туганков, осужденный по "дворцовому делу" за удар омоновца на митинге в поддержку Алексея Навального, освободился из колонии поселения, куда его отправили летом этого года. Туганков объявлял в колонии голодовку, где не было лекарств и умывальников для заключенных. Приговоренные к самому "легкому" виду лишения свободы фактически находятся в тюремных условиях, написал он российским властям: камеры и секции переполнены, заключенным не хватает места для хранения и приема пищи, нет душевых, и периодически приходится мыться в холодной воде. В интервью корреспонденту Север.Реалии Туганков рассказал, как администрация колонии отреагировала на протест и что, по его мнению, необходимо сделать, чтобы сломать систему.
Евгения Туганкова осудили ровно через два месяца после акции протеста 31 января. Он ударил сотрудника ОМОН по фамилии Кривов на Пионерской площади. По словам Туганкова, он увидел, как люди "в черном" и "без опознавательных знаков" начали арестовывать человека. "Я посчитал это несправедливым и посчитал нужным таким образом вмешаться", – говорил он судье. Прокуратура требовала для него 2,5 года колонии-поселения, адвокат просил суд не назначать наказание, связанное с лишением свободы. В итоге Евгения Туганкова приговорили к году колонии-поселения. Наказание он отбывал в ФКУ КП-8 УФСИН по Санкт-Петербургу и Ленинградской области.
– Что вы ощутили, когда вышли на свободу?
– Интересный момент: когда освобождаешься, словно никакой тюрьмы и не было. Вся тюрьма как будто чик (показывает пальцами руки ножницы) – и всё ушло. Где-то ты там был, тебя пять минут не было, и ты снова здесь, на воле. Сколько бы ты там ни сидел: месяц, год, пять лет – наше подсознание плохое не берет.
– Во время следствия вы находились в СИЗО "Кресты" в Петербурге. Какие отношения у вас были с администрацией изолятора и с другими арестантами?
– Я был в СИЗО в Горелово три недели – взяли мазок на ковид. Там плохая еда, отстойное содержание, врачей нет. Стало человеку плохо, звонили, долбили в двери ночью четыре часа – тишина. На "Крестах" было нормально. Я сразу заехал, меня вызвал оперативник. Я сказал: "Вы меня не прессуете, по хатам не катаете, а я не вызываю журналистов, не пишу юристам". Они ответили: "Без проблем". Так что в "Крестах" с операми нашел общий язык. Меня там посадили в очень интересную хату, где сидел Дмитрий Гаркуша, обвиняемый по делу Сабадаша (экс-сенатор от НАО и бизнесмен Александр Сабадаш, осужденный в 2017 году по делу о выводе денег из банка "Таврический". В 2020 году ему предъявили новые обвинения. Дмитрий Гаркуша, бывший акционер "Таврического", проходил обвиняемым по тому же делу, что и Сабадаш. В 2017 году был осужден. В 2020 СК предъявило Гаркуше новые обвинения. – СР). У них в камере было радио, они слышали про митинги. Мы много с ним болтали. Он очень тихий интеллигентный дядька, сразу спросил о деле, я ответил, что за митинг. Мы начали с ним вступать в идеологический спор. Я ему говорил: "Дима, послушай, ты сидишь, тебе дали 7,5 лет ни за что. Ты отсидел их. Потом ты вышел, прогулял полгода, и тебя по этому же делу опять закрыли. Ты опять сидишь. И ты мне говоришь: почему мне не нравится эта власть?"
– Почему в колонии-поселения вы объявили голодовку?
Я терпел, терпел, но меня достали
– Я приехал в колонию-поселение. Всё там мило: воздух над головой свежий. "Кресты", конечно, вроде поменялись: камеры большие, питание получше, но все равно это душное очень заведение в моральном плане. Постоянно одни и те же люди – четыре человека, иногда ни радио, ни телевизора нет. Я думал, спокойно досижу в колонии-поселении: спорт, книжки и пойду спокойно домой. Я прекрасно понимал, что никакого УДО и освобожусь со звонком (после окончания срока заключения. – СР). Но начались моменты… Я терпел, терпел, но меня достали.
По УИКу (Уголовно-исполнительному кодексу РФ. – СР) в колонии-поселении у нас гражданская одежда, но почему-то, например, в шортах на проверку выходить нельзя, в локалке (огражденные прогулочные территории. – СР) майку снимать нельзя. Откуда локалка на поселении? Лето, жара 30 градусов, и ты не можешь выйти без майки. Я спрашиваю: шорты – это гражданская одежда? Отвечают: гражданская. Почему я не могу выходить в шортах, почему майку не могу снять в локалке, когда солнце 30 градусов? Мне неделями не отдавали письма и газеты. Девочка, младший оперативный сотрудник, все время смеялась на то, что мне люди пишут. Её как-то это веселило. Я спрашивал: "Вас что веселит-то? Вы людей не знаете, а оскорбляете их". Не отдавали неделю, две, я спрашивал: "Вы что там читаете? Вы что цензурируете в "Новой газете"? Правительство РФ разрешило эту газету, а вы хотите найти какие-то ошибки, и значит, правительство РФ ошиблось? Хотите что-то найти, что нельзя мне читать?" Они говорят: "У нас одна девочка, у неё времени нет". Лекарств нет. В колонии-поселении нет медсанчасти, парацетамола нет, анальгина нет.
– Если кому-то из заключенных станет плохо?
Систему можно и нужно ломать, если знать, как и чего она боится
– В лучшем случае, если осужденные надавят на дежурную смену, то она вызовет врачей. Летом во время ковида лекарств не было. Я уже звонил в "ОВД-Инфо" (признан СМИ-иноагентом. – СР). Они дали объявление о сборе лекарств. Люди прислали нам лекарства, хотя бы парацетамол, ибупрофен. Их выдали. Колония-поселение – самый легкий вид наказания. А я попал в такую тюрьму, где общий режим, или особый, или строгий. В любых зонах – особого, общего и строгого режима – три проверки в день. На колонии-поселении – пять! С чего это? Просто захотелось, чтобы пять раз проверяли?! В этой колонии ничего не соответствует ничему: от количества унитазов, шкафчиков, тумбочек, душевых до помещений, где люди живут. Медицины нет, ШИЗО… На колонии-поселении ШИЗО не может быть вообще. Максимум, что может быть, – тебя отстраняют от работы, и ты месяц живешь на бараке с четырехчасовой прогулкой в день. В колонии-поселении люди (осужденные) простые, 90% – обычные мужики, которые к преступному миру отношения не имеют вообще. Они с воли заехали процентов 30–40, а их в тюрьму отправили, хотя им присудили колонию-поселение. Последней каплей стало то, что в общей столовой нет умывальников. Я хожу есть, иду по улице в столовую, открываю двери, но не могу помыть руки. Это все накопилось, достало. Утром в один день я написал заявление на хозяина (начальника колонии-поселения. – СР), на врача о том, что объявляю голодовку. И сразу из Москвы звонят Потапенко (главе ФСИН по Санкт-Петербургу и Ленобласти Игорю Потапенко. – СР). Везде в стране пандемия, а у нас не то что даже каких-то антисептиков, умывальников нет. Представляете уровень этого заведения? Через четыре часа появилось два умывальника. Систему можно и нужно ломать, если знать, как и чего она боится.
– Как администрация отреагировала на вашу спонтанную акцию протеста в колонии?
Им часто надо выбирать между человечностью, порядочностью, нравственностью и тем, что им диктует система
– В силу обстоятельств у меня много друзей сотрудников, в том числе связанных с ФСИН. И как у Задорнова: все по отдельности – классные люди, с ними можно дружить, пить водку, отдыхать, но как только он приходит и надевает форму – всё. Он человек системы. И им часто надо выбирать между человечностью, порядочностью, нравственностью и тем, что им диктует система. Понимаете, это выбор не очень простой на самом деле. Представьте, вы подполковник или майор, прослужили всю жизнь, вам до пенсии год-два и здесь надо принять решение, они понимают, что оно может быть незаконным, но если не сделают этого, то им придется уволиться. Они живут, лавируя постоянно между этим. Они не какие-то вурдалаки-упыри. Они нормальные мужики, но не в этой системе, которая говорит, что нужно ломать человека, что зэк – не человек. Много и тех, кто реально ненавидит арестантов и зэков, но много нормальных. Администрация в моей колонии-поселения была нормальная. Меня вызвали и спросили: "Женя, ну что ты к нам прийти не мог? Ну, поставили мы бы эти умывальники". УФСИН дала на сайте, что голодовки не было, но она была. Утром я отдал заявление, а в 15 часов меня вызвали к хозяину и сказали: вот умывальники, идите смотрите. Естественно, я прекратил голодовку. Потом проблем не было: администрация сказала, если что-то надо, мы все решим. В принципе, если это не влияет на какие-то отношения с управой (вышестоящей администрацией. – СР), то ничего не стоит пойти тебе навстречу. Они говорят: есть проблемы – приходи, будем обсуждать, решать. Я использовал это, чтобы помочь кому-то, потому что у меня в принципе все было нормально.
– Как отреагировали другие осужденные на ваше уголовное дело?
– Реакция у всех была разная. Первый вопрос был, много ли мне заплатили, может, нас куда-то можно устроить, чтобы денег получить. Я так смеялся. Все время этот вопрос слышал.
– Почему вы пошли на митинг 31 января?
Если кто-то думает, что что-то изменилось, то они ошибаются. Это просто Советский Союз эпохи интернета
– Я вообще очень люблю митинги, демонстрации. Мне нравится, когда люди отстаивают свои права, пытаются что-то донести до власти. Потому что обратная связь должна быть, без этого власть начинает умирать и тащит нас за собой: экономику, культуру, да вообще все. Российский народ аполитичен, инертен и местами очень равнодушен. Лично для меня все началось с Беларуси. Я очень удивился, что в Беларуси начался протест, потому что это такая терпеливая и спокойная нация. Я видел, как людей бьют, убивают. И 23 января у меня было просто желание выйти. Организация протеста была никакая. Я хотел просто выйти и сказать власти, что она не права. Такая обстановка была, что надо было что-то делать. Я живу в этой стране всю жизнь, почти 50 лет. Я застал Советский Союз и сегодняшнюю власть. Если кто-то думает, что что-то изменилось, то они ошибаются. Это просто Советский Союз эпохи интернета. Вот и все. Людей так же убивают. Ты не можешь ничего говорить, выходить на митинги за свои права. Никому ничего не надо тут. И власть у нас неподсудна и делает, что хочет. Если бы не интернет, то просто как раньше: всех к стенке, в лес и все.
– В суде вы говорили, что сожалеете о случившемся во время митинга. Это действительно так?
– Я сожалею о том, как я это сделал: я ударил его в спину, потому что в спину бить не по-мужски. Я за это попросил прощения. Я бы с удовольствием сделал это лицом к лицу.
– То есть бить сотрудников правоохранительных органов можно?
– Знаете, здесь палка о двух концах, как говорится. В ПВР (правилах внутреннего распорядка. – СР), например, написано, что ты обязан выполнять законные требования сотрудника. Но часто сотрудники ведут себя незаконно. Я выполнял свое законное конституционное право на митинг. Я не считаю, что власть должна давать мне разрешение на митинг. Она живет за наш счет, и мы не должны спрашивать у нее разрешения. Мы хотим собраться по такому-то вопросу и обсудить. Давайте как-то решим, чтобы не мешать другим людям, машинам. Я не должен спрашивать, можно или нет. Государство как структура существует за наш счет. У нас в Конституции прописана свобода митингов собраний.
– Вы не жалеете о том, что с вами случилось?
Они говорят, что они мужчины, что у них есть честь, они патриоты. Вы чьи патриоты? Путина и власти этой? России – нет
– Я бы жалел, если бы убежал. Сожаления о случившемся у меня не было ни разу. Я не ожидал, что за это может быть реальный срок, за то, что я пихнул сотрудника в спину и нанес "моральный вред" сотруднику. Мне дали год за то, что я нанес душевную травму сотруднику ОМОНа, потому что никакого физического вреда я ему нанести не мог. Ладно, если бы дали 15 суток, я бы согласился, но год... Это же не юридический момент, это политическая акция – чтобы другие не ходили. Сотрудник Росгвардии бьет женщину ногой, и ничего: ни уголовного дела, ни суда офицеров (речь идет о Маргарите Юдиной, которую росгвардеец с "запотевшим забралом" с размаху ударил ногой в живот. – СР). Они говорят, что они мужчины, что у них есть честь, они патриоты. Вы чьи патриоты, Путина и власти этой? России – нет.
– Вы говорите, что "нужно ломать систему". Что это значит в вашем понимании?
Менять систему проще всего изнутри
– Мы должны бороться, каждый как может. В первую очередь через изменения самих себя и своего мировоззрения. "Каждый день по капле выдавливать из себя раба" – это про нас. Мы также должны выходить на улицу, должны объявлять забастовки, должны требовать у власти исполнения закона и социальной справедливости. И для молодёжи я бы сказал так: идите во власть. Менять систему проще всего изнутри. Весь мой жизненный опыт говорит об этом. Но опять же: "Станьте сами теми изменениями, которые вы хотите видеть в мире". Это значит, будьте сами добры, справедливы, милосердны. Не осуждайте, не крадите, уважайте себя и других. Помогайте слабым и учитесь быть сильными. И если мы будем к этому стремиться, то Путины, Лукашенко и им подобные априори не смогут стоять во главе страны. Изменимся мы – изменится власть.
