Когда я учился в своём Театральном институте, хаживал на демонстрации в самые красные дни календаря. Ненастным ноябрем или первосолнечным маем шли мы от родной Моховой до Дворцовой площади. Весело шли. И водки нам не надо было. Собственный Трижды Орденоносный Завод адреналина, находящийся в нас, вырабатывал в юношеских организмах безмерную птичью радость. Милый, торжественный, чуждый чужаку и ласковый к своим город как младенцев на ручках нёс нас к площади. Въезжал я на неё чаще всего на плечах своего сокурсника, ближайшего моего друга Саши Уреса, и фетровая сволочь махала нам с трибун габардиновыми руками.
Надрывались голосистые, подкреплённые коньяком артисты Ленконцерта. "Да здравствуют трудящиеся Орденоносного Балтийского завода! Ура!" – "Ура-а-а!". "Горячо приветствуем студентов и преподавателей Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии! Ура!" – "Урааааааааа!" Господи прости. Орали, как в атаку шли. Матушка площадь принимала. Насмотрелась. Наслушалась. Наелась по самого ангела на Александрийской колонне.
К сведению, ангела намеревались в 1924 году заменить фигурой Ильича. Не сподобились, слава те… Не сразу сделалась Дворцовая. При Анне Иоанновне овёс сеяли. При ней же, Аннушке, в Ледяном чертоге поженили выпускника Сорбонны шута Голицына на шутихе Бужениновой. Широко по-русски. Унижать, так с музыкой. Там же и изумительной выдумки инженерной хитрости и красоты карусели. И народные гуляния с жареными быками. Потом Зимний. Главный штаб. Неву уговорили вести себя потише. И вот – Дворцовая! У Блока в последнем его стихотворении, написанном по просьбе Корнея Иваныча: "Мы из лавки Дома искусства на Дворцовую площадь брели". Брели! Голодненько, вот и ноги едва шевелятся. Понятно, в 17-м: "Бежит матрос, бежит солдат, стреляет на ходу". Историческая победа над женским батальоном. Удивительные выдумки Эйзенштейна. Широченная. Великолепная.
Во второй путчевый день в 1991-м собрался на Дворцовой площади ленинградский народ. И я собрался. Стоим с Константином Азадовским, известным филологом и ни за что сидельцем у подножия колонны. Десятки тысяч злых и весёлых граждан. Вдохнули граждане ядовитых паров свободы. Нет. Нет. Нет! Не хотят обратно в ледяной дом советской власти. Ко мне два дружка приехали, берлинские аспиранты, русисты. Смешные, в очках. Чисто немцы. По трансляции орут, что военно-воздушные силы против путчистов! Ликование! Один немец недослышал. Второй сияет. "Люфтваффе!" – восторженно говорит. Я чуть дрогнул. Потом захохотал. Легко на площади. Широко и свободно на Дворцовой площади. Моя! И когда, прилетая от ночных подружек, куковал на ней перед разведённым мостом. И когда, захлёбываясь пушкинской русской фонетикой, читал приезжим "Медного всадника". И когда выстаивал очереди в Эрмитаж на выставку из Мадрида или Парижа. Люблю! Завёл бы с ней ребёнка, да вроде так не делается. Был у неё позор. С 1924-го по январь 44-го звалась именем главы Петроградского ЧК Урицкого. Усердный Моисей свою пулю получил. Остался только в имени табачной фабрики. Отец, посылая за "Беломором", напоминал: фабрики Урицкого.
Проехали. Идет война. Город Ленинград хорошо знает про войну. Волокли по Дворцовой площади санки с умершими от голода. Терпела площадь. Новая война – вдали. От Главного штаба. От Дворца. От Ангела. Напомнили! В самую главную книгу Мирового Позора и Вселенского Бесстыдства войдет фотография. Двух чуть не свадебных сердечек. Из какого-то сомнительного пластика. Сердечки нежно прикасаются друг к другу. Одно сердечко – Санкт-Петербург. Другое – Мариуполь.
Любовь и дружба. Навсегда-пренавсегда. Побратимы. А как же! Петербург – город-порт и Мариуполь – город-порт. В Петербурге тьма театров и в Мариуполе театр был. Был в Мариуполе театр. В Мариуполе был театр.
Зрители спрятались от страшного спектакля, который игрался в мариупольских небесах. Театр сделался бомбоубежищем. Театр это не бомбоубежище. Для нескольких сот зрителей это посещение театра сделалось последним.
И вот в Санкт-Петербурге на Дворцовой площади установили сердечки. В километре от филармонии, где в блокаду игралась Ленинградская Седьмая симфония Шостаковича. 80 лет назад. Стояли, значит, эти сердца. Символизировали. Люди проходили-проходили-проходили мимо. Шла одна девушка 17 лет. Она написала на мариупольском сердце: "Убийцы, вы разбомбили его. Иуды". Вы спрашиваете, что такое героизм? А вот. Это героический поступок. Может быть, и городу, и народу зачтётся. Девочка – Антигона.
Благостные сердечки помыли, поправили. Водружают на место. Бейтесь в такт. Позор продолжается. Как нельзя точно звучит это слово – Позор. Губернатор Беглов. Гордитесь. На время вашего правления выпало редкое счастье – великий поступок юной горожанки. Позориться-то для нас дело привычное. Девушек таких поискать.
Вадим Жук – поэт, актер, режиссер, драматург
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
