"Нарастающая агрессивность". Социолог Лев Гудков о настроениях россиян

Новые ограничительные меры из-за коронавируса и вакцинация стали самыми запоминающимися темами июня по итогам ежемесячного соцопроса "Левада-центра"* (признан Минюстом иностранным агентом, с решением не согласен. – СР): о событиях, связанных с коронавирусом и вакцинацией, говорили 23% респондентов. О том, почему, несмотря на новый всплеск заболеваемости в стране, россияне не спешат делать прививку, а также о том, чем недовольны сегодня жители России, почему большинство поддерживает действующую власть и не хочет уезжать из страны, корреспондент Север.Реалии поговорил с социологом "Левада-центра" доктором философских наук Львом Гудковым.

– Одной из наиболее актуальных тем в последнее время стала проблема с вакцинацией в России. Данные последнего вашего опроса ​говорят о том, что россияне по-прежнему, несмотря на все усилия госпропаганды, не хотят прививаться. Как вы это объясняете?

– Простого объяснения нет. С одной стороны, это очень характерное выражение тотального недоверия к власти, смешанное с ожиданиями всяких пакостей от государства. Если государство чего-то хочет, значит ему это зачем-то нужно, а люди в этой ситуации пытаются просчитать собственные риски.

Недоверие к самой вакцине вызывает еще и то, что она безальтернативна. Если бы была конкуренция вакцин, если бы власти позволили выбирать между отечественной вакциной и иностранной, ситуация наверняка была бы лучше. А пока мы имеем страхи и фобии, вплоть до конспирологии, помноженные на нежелание подчиняться давлению: "Мое тело, и я им распоряжаюсь".

Впрочем, в этом вопросе ситуация меняется. Если в апреле не хотели прививаться 62% наших респондентов, то сегодня это 54%. Прививаться все больше хотят самые молодые – 18-24 года, потому что в эту волну там много заражений. А меньше всего хотят прививаться образованные женщины, которые больше внимания уделяют своему здоровью, но не могут получить достоверные с их точки зрения ответы на вопрос о том, каковы будут последствия прививки.

Кроме того, не хотят прививаться в малых городах и деревнях, где ниже интенсивность социальных контактов и меньше риски заражения, к тому же люди знают, что во многих случаях это просто невозможно сделать – либо негде (а это результат "оптимизации" сферы здравоохранения), либо нет вакцины.

– А как вы вообще выбираете темы для опроса? Как определяете, что вот сейчас важнее всего узнать общественное мнение именно об этом?

– И наши методики, и наш коллектив по большей части сложился в поздние советские годы, когда мы все работали во Всесоюзном центре изучения общественного мнения (ВЦИОМ). В 2003 году, после увольнения Юрия Левады с поста директора ВЦИОМ, его бывшие сотрудники образовали Аналитический центр Юрия Левады ("Левада-центр"). Но наши главные исследования все же ведутся не с 2002 года, а с 1988 года. Это важно понимать, потому что именно тогда мы поставили перед собой самую важную задачу: следить за тем, как будет меняться "простой советский человек" в процессе трансформации тоталитарного общества. Уже тогда было понятно, что социализму приходит конец, и нам было очень интересно посмотреть, как будет меняться страна и люди. Эта трансформация, в отличие от трансформации других тоталитарных режимов – итальянского фашизма и немецкого нацизма, происходила не военным путем, не путем проигрыша в Мировой войне. То, что эти изменения грядут в ближайшем будущем, нам было понятно еще в 1987 году, надо было разработать концепции и средства эмпирического изучения, как их отследить и осмыслить.

Именно тогда началась наша работа по изучению общественных настроений. И с тех пор мы считаем наш проект "Советский простой человек" одним из главных направлений деятельности. Еще в начале 1990-х мы выпустили книгу под таким названием, где описали этого "простого" человека, и с тех пор пристально за ним наблюдаем. Сам Юрий Левада опубликовал более 25 статей, описывающих как изменения, так и устойчивость воспроизводства этого человеческого типа.

Конечно, есть и второе направление, оно связано с изучением реакции общества на текущие события.

Диагноз обществу

– Значит, ваша главная задача, условно говоря, – ставить диагнозы и "рисовать" портреты? Давайте начнем с диагноза: какой диагноз вы бы поставили современному российскому обществу?

– Если коротко, то главный диагноз России – несостоявшаяся демократия. Уже довольно давно мы фиксируем реванш советских тоталитарных институтов. Мы наблюдали за сохранением или возрождением политической полиции, фактическим восстановлением однопартийности, телефонного права в судах, бесконтрольности власти, сырьевого характера экономики.

–​ Это тенденции последнего десятилетия?

– Нет, неудача демократии в России – закономерна, и это не только результат путинских реформ. Мы эту тенденцию к реставрации тоталитаризма наблюдаем как минимум с конца 1990-х годов, а на самом деле – даже раньше. В реальности демократизация России проводилась в основном на словах, на деле же коренные конститутивные изменения не происходили. Например, не было проведено люстраций. КПСС запретили, но это был формальный жест, суд над ней провалился. А это значит, что не возникло системы защиты демократии, обеспечения ее устойчивости и сопротивления против консервативного реванша.​

Не было проведено реформы политической полиции: КГБ разделили на несколько отдельных служб, но полностью оставили систему подготовки кадров для силовых структур – высшие школы ФСБ, МВД и т. д. То есть производство новых кадров для силовых и охранительных структур остались под контролем чекистов. Похожая ситуация – с судами: провозгласили независимый суд, но не поменяли кадры.

Поэтому нынешнее состояние системы неудивительно. Основные демократические принципы, принципы правового государства, были провозглашены, но не было тех, кто смог бы эти принципы отстаивать и защищать. С другой стороны, были по-прежнему сильны тоталитарные структуры, которым новый демократический порядок был невыгоден. И они занимались постепенным реставрированием тоталитарных порядков и системы в целом.

–​ А общество? Постсоветский простой человек не сопротивлялся?

–​ Наоборот. Общество ответило с готовностью. У российского населения оказалась очень короткая историческая память. Мы быстро забыли все проблемы советской жизни – дефицит, политическую и экономическую бесправность, изоляцию страны. А период кризисов 1991–1996 и 1998 годов, когда многие лишились своих накоплений, социального положения, надежды на будущее, на то, что отказ от коммунизма сразу же обернется ростом благосостояния и такой же жизнью, как в "нормальных странах", еще больше повлиял на желание вернуть иллюзорную советскую стабильность. Так что к концу 1990-х население было готово зафиксировать неудачи демократических реформ и идти вперед, в прошлое. Так что и мы, социологи, и власть зафиксировали эти тенденции к авторитаризму еще при Ельцине. Поэтому и перебор преемников для Ельцина именно среди чекистов был неслучаен – там был и [экс-глава контрразведки, ФСБ и МВД России] Сергей Степашин, и [экс-руководитель подразделений внешней разведки СССР и России] Евгений Примаков, и [секретарь Совбеза России в 1998–1999 годах] Николай Бордюжа. Победил Путин.

–​ Надо полагать, что при Путине тенденции возврата к тоталитарному прошлому только крепли. Можете ли вы в таком случае зафиксировать их результат и нарисовать портрет "рядового" россиянина, российского простого человека?

–​ Вы знаете, люди в России, как и вообще, очень разные, в разных стратах преобладают разные настроения и особенности. Поэтому так вопрос ставить не вполне корректно. Особенно сильно из возможных обобщений выбиваются представители большинства этнических республик. Так что я бы все-таки говорил не о "российском", а о "русском" простом человеке. Впрочем, под набор характеристик, свойственных для такого "простого русского" человека, подходит примерно 40% россиян. Вот из этих характеристик и складывается "средний" житель страны. Этим "средним" жителем может быть почти любой из нас – и сельский безработный, и университетский профессор из регионального вуза, и столичный пенсионер. Этот "средний" россиянин, как и Россия вообще, – результат процесса неудавшейся трансформации тоталитаризма.

Смотри также

Больше трети россиян считают самой выдающей личностью Сталина

Политический аморалист

–​ Давайте назовем основные характеристики "среднего" россиянина.

– В первую очередь, это люди, приспособившиеся к репрессивному государству. "Средний" россиянин – бедный человек, не инициативный, не авантюрист. Это оппортунист, привыкший жить в стране, где власть суверенна, то есть не подчинена обществу, где административный произвол – норма повседневной жизни, это человек, смирившийся со своим статусом, лукавый, для которого двоемыслие – это способ уживаться с властью (в оруэлловском понимании "doublethink" как "непрерывной цепи побед над собственной памятью"). "Средний" россиянин – политический аморалист. Аморализм проявляется не в том, что сам человек аморален, а в том, что не видит ничего особенного в том, что власть аморальна, коррумпирована.

–​ Можно подробнее про наше восприятие коррупции, на основе каких данных вы делаете этот вывод?

– С 2012 года, после первой публикации Борисом Немцовым доклада "Путин и коррупция", мы мониторим мнение россиян именно по вопросу о том, что они думают про коррумпированность Путина и его окружения, бюрократии. Ну и что мы видим: по данным последних опросов, примерно 17% (это рекорд с 2012 года) заявляют о том, что "Путин виновен в злоупотреблениях власти" и, следовательно, возмущены этим фактом. Больше людей – сегодня это тоже рекордные 29%, а в 2012 году таких было 11% – категорически отказываются в это верить. А что остальные? Остальные – это больше половины – либо признаются, что их это вообще не интересует, либо говорят примерно: "Ну, наверное, это так, но какая разница, важно, что при нем жить стало лучше". И это когда-то было правдой: с 2003 по 2008 год реальные дохода населения росли в среднем на 6–8% в год. Впрочем, в последние годы это не так.

–​ Коррупция вообще является наиболее значимой проблемой для россиян? И какие еще проблемы волнуют наших соотечественников больше всего?

– Коррупция не на первом месте, только на третьем. Замечу в скобках, что это и есть проявление аморализма: видеть коррумпированность власти, но не хотеть это изменить, а только "волноваться" об этом. На первых же местах сейчас стоят проблемы, связанные с потребностями выживания: это общее падение уровня жизни, в том числе проблемы в медицинской сфере. Эта тенденция наметилась задолго до пандемии, когда в ходе так называемой оптимизации медицины стали по всей стране, главным образом в сельской местности, закрываться медицинские учреждения, амбулатории, больницы, роддома. Сюда же относится и проблема дороговизны лекарств – как часть классической проблемы роста цен, которая лидирует среди факторов тревожности россиян много лет.

"Бедность людей выгодна режиму"

–​ А как же быть с утверждением, что "при Путине все стали жить лучше"?

– А в этом нет никакого противоречия. При Путине большинство россиян действительно стали жить лучше. Хотя дифференциация доходов резко усилилась – выиграли в первую очередь те, кто связан с властью, но и самых бедных, кому не хватало денег на самое необходимое, на еду, одежду, стало существенно меньше. Но это смотря с чем сравнивать. Сегодня население России в большинстве своем – не нищее. Оно умеренно бедное, но без всяких надежд выбраться из этого состояния. И власти это выгодно. Несмотря на всю риторику о повышении уровня жизни, власть будет делать так, чтобы население оставалось на таком невысоком уровне жизни.

Смотри также

"Тратьте все, что зарабатываете ". Почему растут цены и когда это кончится

–​ Почему же это выгодно, ведь это наверняка усиливает недовольство, а вместе с ним – и пресловутую стабильность?

– Бедность выгодна, потому что с ростом благосостояния растут требования и претензии к власти. Пока наши потребности находятся на уровне возможности прокормить семью, купить на замену новый холодильник, тем более – предмет мечты – машину, да и ту – в кредит, нам не до политической активности. Россияне видят политику только по телевизору, да и то – смотрят как футбольный матч и не хотят в этом участвовать. Сегодня до 80% жителей России не видит смысла участвовать в политике ни в каком качестве.

–​ Можно ли сказать, что эти 80% поддерживают нынешнюю власть?

– Нет, это не совсем так. Все же в той или иной степени недовольных примерно треть, около 30%. Из них 10–12% – это радикальные противники действующей власти. А еще процентов 18–20%, как я говорю, "брюзжат". То есть недовольны, конечно, но не способны даже рационально выразить свое недовольство.

–​ Готовы ли те, кто недоволен, к активным действиям, есть ли у них какая-то стратегия?

– В итоге все недовольство ограничивается разговорами на кухнях и постами в фейсбуке, а не участием в общественно-политической жизни.

"Эмиграция для абсолютного большинства – не выход"

–​ А может альтернативной стратегией стать эмиграция: не можешь изменить ситуацию – меняй место жительства?

– Вряд ли. Даже несмотря на то, что, скажем, больше 20% заявили о том, что хотели бы сменить место жительства, это – всего лишь мечты об эмиграции. Давайте рассуждать логически: 22% взрослого населения в абсолютных цифрах – это огромное число людей. Это десятки миллионов. А теперь давайте посмотрим на то, сколько уехало за три волны эмиграции в истории современной России. Сначала была волна этнической миграции, когда с начала 1990-х уезжали евреи, немцы и другие группы. Потом была волна "экономической" эмиграции высококвалифицированных специалистов из сферы промышленности и производства, которые в 1990-е пришли в упадок. Потом началась волна отъезда вполне обеспеченных специалистов, предпринимателей, интеллектуалов, ученых и так далее, которые не могли оставаться в стране с авторитарным режимом, не видели для себя здесь будущего. Эта волна продолжается до сих пор. Но по данным демографов, которые эти процессы изучают, всего за эти три волны уехало из страны порядка четырех миллионов человек. Эта цифра несравнимо меньше, чем число тех, кто сегодня заявляет о желании уехать. Так что надо признать: эмиграция для абсолютного большинства – не выход, это инфантильные маниловские мечтания.

–​ Представители каких групп активнее остальных хотят уехать?

– Когда мы говорим об эмиграции, мы должны учитывать два фактора: выталкивающий фактор и фактор притяжении. Фактор притяжения – это те причины, по которым люди хотят уехать жить в другую страну. Этот фактор – высокий уровень жизни, безопасность, возможность профессиональной самореализации, забота о будущем детей и т. п. Сегодня этот фактор является решающим для большей части уезжающих навсегда, если мы говорим о реальной эмиграции. Фактор вытеснения, то есть причины, по которым человек больше не может оставаться жить в стране сейчас, действует только для некоторых, относительно немногочисленных групп населения.

–​ Например – Свидетели Иеговы и представители ЛГБТ-сообщества?

– Да, плюс всевозможные политические активисты, блогеры. То есть те, кого нынешняя власть буквально вынуждает – почти так же, как это было в советские времена, – покидать страну. Мы это все видим сейчас. Но еще раз повторю: это не миллионы людей, которые хотели бы уехать, но никогда не уедут.

–​ У тех, кто остается, есть ли какая-то стратегия выживания?

– Главная стратегия – это приспособленчество. Это уход в заботу о собственном здоровье, о здоровье и благополучии близких, погружение в семейные и дружеские отношения. Это решение повседневных задач. Горизонт планирования при этом – очень короткий, это буквально 2–3 месяца. То есть если завтра останешься без работы, сможешь протянуть какое-то время, а что делать дальше – совершенно непонятно.

Смотри также

"Люди едва выживают". Можно ли остановить рост бедности

"Люди не хотят или не могут анализировать происходящее"

–​ Склонны ли эти остающиеся осмысливать происходящее? Есть ли вообще смысл задавать им вопросы об их жизни?

– То, что мы видим в качестве продолжающейся тенденции, это отсутствие у респондентов возможностей понимания социальных взаимосвязей или способности, тем более – склонности к анализу. Мы видим, что у россиян отсутствует понимание причинно-следственных связей, например, между присоединением Крыма и ростом цен из-за санкций и политики контрсанкций, между покорным голосованием и качеством депутатского корпуса, а значит – принимаемыми руководством решениями, вызывающими недовольство и раздражение. Люди в большинстве своем – хотя есть немало исключений – не хотят или не могут анализировать происходящее.

–​ В чем это выражается?

– Мы видим абсолютную ясность и рациональность в том, что касается вопросов повседневной жизни. Никакая пропаганда не заставит людей поверить в то, что цены на продукты, ЖКХ, услуги или стройматериалы не растут, или хотя бы в то, что инфляция действительно находится на уровне 4–5%. Потому что все ходят в магазин и видят реальные цены. И это, конечно, вызывает опасения и недовольство, о котором я говорил раньше.

–​ Но причин роста цен люди не понимают?

– В большинстве своем они не могут сопоставить происходящее, в том числе во внешней политике, с наступающими последствиями. В сознании населения внешняя и внутренняя политика полностью разорваны. Внешняя политика вообще относится к разряду мифологии. Нет совершенно никакого понимания того, как внешнеполитические просчеты влияют на повседневную жизнь. Да и в отличие от фактов повседневности, например роста цен в магазине, во внешней политике невозможно ничего проверить. И тут остается только слушать официальную пропаганду и верить, что, к примеру, Майдан устроили американцы. Это, опять же, на руку власти: возможности манипулирования сознанием населения на поле внешней политики почти безграничны, поэтому все бесконечные политические ток-шоу, Соловьевы и Киселевы поют именно про внешнюю политику, а не про внутренние проблемы.

"Комплексы неудачников" и статус "великой державы"

–​ Получается, что россияне на это манипулирование, с позволения сказать, "ведутся"? То есть телевизор по-прежнему побеждает холодильник?

– Мне не очень нравится это хлесткое выражение. Тут нет противопоставления: либо одно – либо другое. Потому что то, о чем вещает телевизор, чрезвычайно важно для многих – это возможность, пусть и иллюзорная, переживания чувства силы, престижа, гордости за принадлежность к большому государству, обладающему ядерным оружием, страны, которую другие должны бояться. Именно это мы видим в наших опросах. Для забитого, униженного, обозленного и бедного населения осознание принадлежности к супердержаве, какой, по общему мнению, был СССР и на авторитет наследников которого претендует путинское руководство, компенсирует все комплексы неудачников в частной жизни, снимает и травмирующие переживания зависимости от аморальной власти, произвола и т.п. Это, к примеру, психологически повлияло на восстановление – в сознании россиян – статуса "великой державы". Если в начале 1990-х годов большинство опрошенных говорило об утрате страной этого статуса и не видело в нем смысла, то к концу десятилетия мы зафиксировали острую потребность вернуть этот статус, а сегодня мы видим, что почти две трети респондентов уже живут в "великой державе".

Смотри также

"Дефицит свободы порождает бедность". Что ждет Россию в 2021 году

–​ Где был переломный момент?

– Переломным моментом был приход Путина, сделавшего такого рода запросы основой своей идеологической политики и легитимности своей власти. И это было ответом на массовые ожидания такого лидера, способного вывести страну из трансформационного кризиса 90-х годов, особенно из экономического кризиса 1998-го и волны терактов 1999 года. Переживание краха советской империи было очень острым и продолжительным, оно усугублялось бездарной, ненужной и несправедливой, по мнению большинства россиян, многолетней чеченской войной, общей дезориентированностью, утратой иллюзий, которые породили перестройка и последующие реформы, а также безрезультатные протесты 2011–2012 годов. Поэтому наряду с ростом компенсаторного и защитного русского национализма, идеологического имперского национализма, который назвал себя "государственным патриотизмом", настаивал на том, что Россия – это особая цивилизация, для которой западные ценности – демократия, права человека и проч. – вещи чуждые, несовместимые с духом ее традиций, культуры, стал очень заметен подъем низовой агрессивной ксенофобии, достигшей пика в 2013 году. Так постепенно происходило вынужденное, заместительное (в том смысле, что оно заменяло российскую реальность) имперское самоутверждение, которое окончательно оформилось на волне эйфории от присоединения Крыма. Тогда мы и убедили себя в восстановления статуса великой державы.

–​ При этом наша держава, по мнению большинства, окружена врагами?

– Да, 83% респондентов – и это рекордное число, сравнимое только с посткрымским периодом – уверены, что "кругом враги". Это, конечно, враги не только внешние – Запад вообще или отдельные страны, но и внутренние враги. Россия видится осажденной крепостью, а власть – защитницей людей от врагов. На этом и держится то, что примерно две трети россиян поддерживают режим.

"Милитаристский ресурс иссяк"

–​ Чего нам ждать в будущем? Возможны ли перемены?

– Меня часто обвиняют в пессимизме, даже говорят, что я "торгую пессимизмом". Но я действительно не нахожу ничего радостного в текущей ситуации, как и не вижу ни у кого настоящей, деятельной готовности выхода из нее. Импульсы нового возникают постоянно, но они быстро гасятся, причем гасятся силовыми методами. В результате мы действительно имеем совершенно безвольное большинство с комплексом выученной беспомощности, с одной стороны, и репрессивный режим – с другой.

–​ Но мы все же видим, что в последние годы, скажем так, в последние два десятилетия, настроения у людей меняются. То есть их по-прежнему волнует положение дел в стране, мы видим – по тем индикаторам, которые отслеживает "Левада-центр", – что растет и падает одобрение президента, и даже видим, что власть реагирует на эти изменения. В некоторых опросах 2011–2013 годов примерно 40% респондентов отвечали, что считают направление развития страны правильным, и столько же – неправильным. В эти же годы одобрение деятельности президента было минимальным (опускалось до 60%), а неодобрение – максимальным (приближалось к 40%). После этого мы получили аннексию Крыма. Потом этот эффект постепенно прошел и в начале 2019 года, а также в апреле 2020 года, мы снова видим сближение этих позиций. Значит ли это, что следует ожидать новых резких движений от власти – во внутренней или внешней политике?

– Очень хорошо, что вы на эти индикаторы обратили внимание. Мы их, конечно, отслеживаем, хотя все эти вопросы про "положение дел в стране" сформулированы наукообразно, а вообще-то они представляют собой просто отражение реального настроения людей. То есть по сути это вопрос: "Как настроение?". И мы видим, что настроения действительно меняются. И видим, что власть реагирует. Или, во всяком случае, реагировала.

Вся политическая карьера Путина построена на разного рода милитаристских кампаниях или событиях: там и чеченская война, и Беслан, и война с Грузией, и Крым с Донбассом. Можно увидеть, что после внутренних политических и экономических кризисов часто следуют разные милитаристские акции, которые вызывали одобрение у населения и поднимали рейтинг Путина. На этом была построена стратегия властей.

Смотри также

"Безумие нарастает". Историк Иван Курилла о власти и протестах

–​ При этом в 2019 и 2020 годах индикатор настроения людей снова стал сближаться: все больше тех, кто недоволен ситуацией в стране, и все меньше тех, кто доволен. Это, конечно, не 40% на 40%, как в конце 2013 года, но и не 65% (довольны) на 22% (недовольны), как после Крыма. Повторю вопрос: нам ждать каких-то новых потрясений или внешнеполитических выступлений?

– Не думаю. Этот милитаристский ресурс иссяк. И мы это довольно четко видим по другим показателям. Например, по таким, как структура массовой тревожности. Сегодня 62% россиян боятся мировой войны, страх перед войной поднялся до рекордных отметок, если судить по нашим замерам, ведущимся с начала 1990-х годов. Выше – только страх болезней своих детей! Внешнеполитические кризисы не вдохновляют людей, а пугают. Война не способна поднять падающие рейтинги. Враждебность к Западу тоже не может их поднять. Потому что в глубинном подсознании россиян прочно сидит ресентимент к Западу, бессильная зависть, которая заставляет одновременно ненавидеть его, но и тянуться к нему, быть на него похожим.

–​ Что же тогда способно поднять рейтинг власти? Может быть, "закручивание гаек" внутри страны, война с внутренними врагами? Мы это сегодня четко видим.

– И это тоже не поможет. Потому что страх усиления внутренних репрессий тоже находится на рекордно высоком уровне – этого боится половина россиян, каждый второй наш респондент! Люди стали гораздо больше бояться преследования со стороны государства, и хотя сейчас, как и в советское время, они думают, точнее – верят, что все это относится не к ним, а к "иноагентам" и "нежелательным организациям", но подспудно эта нарастающая агрессивность государства пугает, хотя люди надеются, что преследования не коснутся именно их, частных обывателей, ведь они ни в чем не виноваты, они же не выступают против властей, не бунтуют. И тем не менее, неопределенный и безотчетный страх перед властью, творимым ею произволом и беззаконием расползается очень широко – этого боятся 57% из опрошенных в апреле этого года.

–​ Зачем тогда власть продолжает это делать?

– Продолжает она это делать потому, что ничего другого делать не умеет. Позитивной повестки, которую можно было бы продвигать, нет. Людей, способных создать позитивные изменения, тоже нет. Это результат отрицательной селекции в рамках тех отреставрированных тоталитарных структур, о которых мы говорили в начале. У нас ведь что происходит сегодня: политическая полиция начинает управлять не только политическими процессами, но и экономическими процессами, и ничего хорошего ни для политики, ни для экономики это не сулит. Ситуация патовая, и она отражается в росте общественных страхов.

–​ И чем это закончится? И главное – когда?

– А ничем это не закончится в обозримом будущем. Это же ситуация стагнации. А стагнация, в отличие от кризиса, как говорит академик Абел Аганбегян, может продолжаться очень долго…

Сайт заблокирован?
Обойдите блокировку!

читать >