32-летний Александр Болдачев – один из самых известных арфистов мира, композитор и педагог. Родился в Петербурге, концертную деятельность начал в 5 лет, тогда же начал писать музыку. В 12 лет переехал во Францию, потом в Швейцарию, где окончил цюрихскую Высшую школу музыки. В 2018-м году открывал чемпионат мира по футболу в Москве вместе британским певцом Робби Уильямсом и оперной певицей Аидой Гарифуллиной. Начало войны с Украиной совпало с его гастролями по России, которые пришлось отменить. Корреспонденты Север.Реалии поговорили с ним в Риге, куда он прилетел на один день на совместное выступление с актрисой Чулпан Хаматовой.
– 9 марта вы написали: "Улетаю из России и не знаю, когда вернусь". И улетели. Почему вы приняли такое решение?
– Я почувствовал, что теряю родину. В том смысле, в котором она подпитывает каждого творческого человека, служащего искусству. У каждого из нас есть корни. Все, что мы чувствуем, понимаем, идет из того, как нас воспитали. Когда происходят вещи, которые встают вразрез с моральными принципами, то ты понимаешь, что не хочешь служить этому режиму. Я очень люблю родину, я очень люблю все, что связано с Россией (культуру, искусство, наследие), но, к сожалению… Сейчас это все как будто бы заражено ненавистью.
– Вы сразу высказали свое отношение к войне. А как ваше окружение, коллеги?
– По-разному. Я считаю, что нельзя судить со своей колокольни, если человек не высказался, не уехал, не предпринял каких-то действий. У всех своя ситуация. Мы же не хотим, чтобы русских везде встречали по паспорту. Точно так же внутри России. У меня много друзей, которые просто не могут сейчас изменить свою жизнь, бросить семью, работу. И они понимают, что могут либо полностью испортить себе жизнь, никому не сделав ничего хорошего, либо стараться что-то изменить, но молчать и надеяться.
Конечно же, многие подвержены пропаганде. Неспроста это одна из основных статей бюджета. К сожалению, для части людей так называемая "спецоперация" в Украине – это определенная религия. А не информация, которую они хотят проверить или опровергнуть. Пропаганда – это просто вера. Люди хотят верить в то, что страна движется в правильном направлении, и мы всех победим, ведь другой веры у них не осталось. К сожалению, переубедить в этом невозможно. Ну, как можно переубедить человека, если он верит в Бога? И здесь то же самое. Поэтому я оставил попытки, не вступаю ни в какие дебаты с людьми с другой точкой зрения, чтобы и самому не расстраиваться, и их не нервировать. Лучше мои поступки будут мотивировать людей к переменам.
– Что вы почувствовали 24 февраля, когда российские войска напали на Украину?
– Я пришел на кухню, сел, долго собирался с мыслями, а потом сказал: "Мам, ты знаешь, война началась". Хорошо, что я тогда был в Петербурге. Я редко приезжаю в родной город, но в тот момент я был с мамой. Сложность была еще в том, что мы как раз записывали два клипа с Александром Мисько, гениальным гитаристом из Краснодара, – один на музыку Ханса Циммера, а другой – нашу собственную музыку. И война застала нас посередине творческого процесса. И как бы ни было плохо, как бы яростно ни листалась лента новостей, все равно приходилось сидеть и работать. Это спасло, работа всегда спасает: нужно было поехать на студию, записать, отснять и так далее. Все это было, конечно, как в бреду, абсолютно не понимая, что происходит. Но мы сделали свою работу, и февральский клип Crossroads по музыке получился солнечным, светлым, летним. На съемках вмешался внезапный символизм: люди шли мимо нас, по морозу, на футбол, будто не замечая музыки. А мы все играли, как бы пытаясь растопить сгущающийся мрак.
– Весной у вас в инстаграме появился хештег "сублимация".
– Когда я приехал в Цюрих, который после долгих лет учебы стал для меня для меня практически родным, я понял, что нужно дальше что-то делать. Все концерты в России у меня отменились, точнее, я сказал, что в данный момент не смогу выступать. Образовался вакуум, который нужно было чем-то заполнить. И я придумал такую сублимацию: выражать свои чувства, свои эмоции через видео на музыку со стихами и мыслями разных людей – поэтов, актеров, и выкладывать все в фейсбук/инстаграм... Меня часто спрашивают, когда я снова приеду. Я не знаю, что ответить. Просто понимаю, что не смогу договориться с самим собой, со своей совестью, даже за те колоссальные бюджеты, которые сейчас выделяют на артистов.
– Вы много работали с Кириллом Серебренниковым. Его нет в России, сейчас он снимает в Юрмале. Балет "Нуриев", на который невозможно было достать билеты и в котором вы играли, в Большом театре отменен. Вам когда-нибудь приходило в голову, что такое возможно?
– А когда у нас было по-другому? Всегда накатывало волнами. В начале этого века была достаточная свобода, но чем она потом обернулась для того же Кирилла Серебренникова, который создал пространство свободы "Седьмая студия" и потом расплачивался за него с новым откатом волны. Мы – культура, а она происходит из конфликта. Почему мы не знаем великих швейцарских художников или музыкантов? Потому что их страна уже очень давно существует вне каких-либо конфликтов, внутренних или внешних. Туда очень хорошо приехать уже со своим багажом, достать мольберт, тетрадку и работать. Поэтому в России такое количество раскрывшихся талантов – все чему-то противостоят в свое время.
– Почти полгода идет война в Украине, за это время появилось много очень хороших стихов. А в музыке появились шедевры?
– С музыкой сложнее. Музыка не говорит с людьми, она требует от них понимания, знания, участия. Особенно в такие моменты, как сейчас, музыка прорывается самая простая и не всегда тематическая. Потом уже мы узнаем, лет через 5–10, что именно вышло такого фундаментального, значимого с точки зрения культуры. Сейчас у людей не хватает времени и эмоций, чтобы сильно погружаться. Проект "Орфей", который у нас сейчас идет с Чулпан Хаматовой, – это очень правильное сочетание музыки и слова, где музыка раскрывается за счет поэзии. И только так ее можно донести. Если бы я просто сыграл те произведения, которые я играю в спектакле, отдельно, они бы никогда не раскрылись таким образом.
– В декабре прошлого года вы выступали в разрушенной войной сирийской Пальмире, это был проект Минобороны РФ. Многие ваши знакомые были поражены, когда узнали об этом…
– Про "поражены" не слышал, но я тогда не связывал одно с другим. Я ездил в Сирию и раньше, у меня там очень много друзей. Это замечательные люди. Я считаю себя человеком свободномыслящим, без стереотипов, но, приехав в Сирию, я понял, что у меня огромное количество заблуждений по поводу этой части света. Первое, что я увидел в декабре, – это громадную Деву Марию в окружении ангелов и с надписью "Merry Christmas". Тут я понял, что что-то упустил. По крайней мере, Дамаск – это место, в котором очень свободно дышать. У людей, притом что они долгое время находятся в состоянии войны, абсолютно нет каких-то зажимов. Они открыты, доброжелательны ко всем. Я не видел ни разу, даже в политических разговорах, обиды на какую-то нацию. Они в принципе не делят людей на нации, чего бы хотелось как раз и достичь в XXI веке, чтобы мы делили людей на тех, которые нам подходят и не подходят, которые делают хорошие поступки и совершают плохие, но не красили всех одной краской. В тот момент, когда был проект с "Аркой Пальмиры", так как я не смотрю российское телевидение и не читаю газет, я даже и не воспринимал это как жест пропаганды. Прекрасные люди из РГО (Русского географического общества) хотят отреставрировать разрушенный памятник культуры – почему бы и нет. Сама по себе атмосфера концерта в середине пустыни была завораживающей. Конечно, сейчас кто-нибудь может достать из архивов эту историю и трясти ею перед моим лицом, но сейчас все с этим сталкиваются, у всех чем-то пред лицом трясут.
– А для себя вы переосмыслили саму эту акцию и вообще присутствие России в Сирии?
– Сравнивать Сирию и Украину невозможно. В Украине война, которая делит жизнь каждого на до и после. А участие в многосторонней войне в Сирии – это изначально кровавая и жестокая пиар-акция, в которой страдают люди и наследие тысячелетий. Одной рукой стираются с лица земли памятники культуры – другой восстанавливаются… Нельзя мазать людей одной краской, ведь самые благородные порывы можно втоптать в грязь. Географы и реставраторы со светящимися от культурного долга глазами, собирающие по камушку уничтоженную повстанцами реликвию, не могут быть переосмыслены. Как и многие другие люди, выполняющие свою работу. Переосмыслять нужно всю ситуацию в целом, к чему мы сейчас и стремимся, а время расставит все по своим местам. А свои собственные выводы я делаю каждый день.
– После того, как началась война в Украине, вы устраивали много благотворительных мероприятий в поддержку украинцев. Многим помогли? Многим арфистам удалось уехать?
– Та организация, которая собирала деньги для арфистов, уже сама дальше распределяла – кому-то нужно было помочь, кто уже уехал, кому-то нужно было помочь, кто уезжал. Я работаю с людьми, которым доверяю. Но сами по себе благотворительные акции и в Америке, и в Швейцарии, и во Франции в первую очередь, конечно, были сделаны для самого себя. Потому что, конечно, это капля в море колоссальной помощи от всего мира, но главное было что-то сделать, изменить хоть немного в лучшую сторону жизнь тех, кто пострадал. Чтобы можно было дальше с самим с собой как-то жить.
– Ваши отношения с украинскими коллегами, украинскими друзьями испортились?
– Это болезненная тема. Многие отношения испортились еще в 2014 году. Моя позиция не изменилась. Я категорически не приемлю и никак не поддерживаю все, что происходило тогда и сейчас. Но тогда все украинские друзья от меня отвернулись просто потому, что я русский, не спрашивая мою позицию, не задавая даже этого каверзного вопроса, который всем задают ("Чей Крым?" – СР). Я просил просто сбавить агрессию, быть если не друзьями, то хотя бы союзниками. Та агрессия была оправданна, но я понимал, что она ни к чему хорошему дальше не приведет. И, как оказалось, действительно не привела. И сейчас я очень стараюсь доказать, что не нужно брататься, не нужно создавать какой-то славянский мир или какие-то связи между странами. Есть союзники, а есть противники. И если у людей один и тот же противник, почему они не могут быть идеологическими союзниками?
– В последние дни обсуждается перспектива отмены шенгенских виз для россиян, в том числе и тех, кто против войны и против Путина…
– У меня ощущение, что политики очень много занимаются популизмом, пропагандой, антипропагандой, но какого-то ответа хоть на один человеческий вопрос не было дано, только рассуждения. Поэтому будут говорить, будут отменять. Кажется, это только усугубит ситуацию. Просто очень хочется надеяться, что найдутся люди, которым захочется верить, за которых не будет обидно. Мне казалось, что сейчас самое время проявить те ценности, про которые мы всегда говорим – общечеловеческие, объединяющие. Но этот необходимый сейчас голос тонет в общем потоке, и это понятно. Все в крайнем отчаянии. Ни к кому претензий нет. Если у человека случилось горе, если у него случилась беда, как я могу ему сказать: "Нет, ты так не говори!"? Мы можем только надеяться, что мы придем к общему знаменателю. Но сейчас с этим разбираться невозможно.
– Вас пугает перспектива, что всех граждан России, кто уехал, вернут на родину?
– И чисто теоретически, и чисто практически, и как угодно – это бессмысленно. Если политики, народ, пресса надеются на то, что будет какое-то развитие ситуации, какие-то изменения в России, будет меняться общественное мнение, то это смогут сделать только те люди, которые смогут дальше работать, которым не закроют рты и не ограничат свободу.
– Вы знаете, как можно остановить войну? Есть ли какой-то выход?
– Я рос на русской литературе, советской литературе, музыке, я впитал абсолютно другое понимание, что значит быть русским. Его сейчас не существует. И я не понимаю, как это вернуть. Я приезжаю в Ригу, в Грузию, в Америку и встречаюсь с людьми, которых я понимаю, а вот в России – их все меньше и меньше. Получается, что Россия не для русских. То содержание русской культуры, что воспитывалось столетиями и было, как мне казалось, пронесено через все проблемы, все жутчайшие времена, – оно не идет вразрез с общечеловеческими ценностями, одинаковыми в любом конце света. Но сегодня в России культивируются абсолютно другие идеалы. Как остановить войну? Наверное, если только создавать альтернативу, не сидеть всем по норам, а как-то объединяться. Поэтому в Цюрихе я создал с коллегами сообщество, которое называется "Люди". Мы хотим собрать вместе тех людей, которые готовы быть солидарны с миром вокруг. Основной наш девиз – это культурная солидарность, то есть наднациональное, надрелигиозное объединение людей через общую культуру, через общие ценности и, главное, понимание, что есть солидарность, понимание другого человека и принятие его через себя.
Мы делаем разные проекты и с музыкантами, и с актерами. И стараемся, чтобы в этих проектах как можно больше было объединяющих элементов, не было политики и пропаганды. Чтобы они создавались на той плоскости, где люди, даже абсолютно с разными мнениями и с разной историей, могли быть вместе, и каждый мог привнести что-то свое.
– Будут ли оболваненные пропагандой граждане России аудиторией для ваших проектов?
– Я бы не был так категоричен к людям, у которых нет другого выбора. Но, конечно, люди должны найти для себя то, что их сможет вывести из этого состояния. Здесь нужно быть осторожным. Во-первых, многим комфортно. Они не хотят, чтобы их трогали. Наше дело – то, что делают артисты, журналисты – продолжать рассказывать, продолжать показывать, продолжать создавать культурные проекты, сублимировать. В каждом человеке сидят разные эмоции, разные ощущения и разная правда. Я знаю людей, которые, наоборот, долгое время абсолютно по-другому смотрели на мир – открытыми глазами, принимая всех и понимая, как важно создавать общий мир для будущего. Теперь у них все изменилось в другую сторону, в другое направление. Мы сами не можем быть уверенными, что в какой-то момент не изменим своих решений.
– А нет ощущения, что мы привыкли к войне?
– Был Всемирный арфовый конгресс в Кардиффе Уэллсе. Все ожидали, что я буду говорить со сцены, и основной моей мыслью было, что люди привыкают к войне. С моей точки зрения, это недопустимо. Понятно, когда видишь одно и то же каждый день, уже так эмоционально не реагируешь. Это деградация чувств в принципе, как и с любым наркотиком, потому что информация – это тот же наркотик. Будешь употреблять водку каждый день – и перестанешь ее чувствовать. Нужно аккуратно напоминать, что война это неприемлемо и что с ней нельзя свыкнуться.
– Когда вы отменили концерты и уехали из России, вас не записали во враги?
– Не знаю, не уточнял. Я не считаю себя врагом. Я считаю себя человеком с тем набором мыслей и качеств в голове, которые я считаю русскими. И если мне с этим набором нет места в моей стране, ну, значит, я не в ней. Но как-то противопоставлять себя… Это политическая деятельность. Может быть, когда-нибудь или в другой жизни я займусь политической деятельностью, и тогда я скажу: "Да, я оппонент действующей власти". Но сейчас я просто занимаю позицию, что война зло, что родина практически уничтожена в моральном плане, что люди должны находить постоянный компромисс или находить место, где они смогут жить в гармонии с собой. Делать что-то надо, конечно, но входить в конфронтацию – зачем? Я слишком хорошо, наверное, отношусь ко всем людям и очень плохо умею держать зло. Я постоянно ищу в себе силы, чтобы поддерживать контакт со всеми и пытаться людей понять. Не оправдать, а понять. И это самое важное, потому что дальше в творчестве это тоже помогает. Все равно творчество – для людей. И понимая, что именно чувствуют люди, что они хотели бы услышать в музыке, в спектакле, в балете, тем самым, я смогу как-то направлять себя.
–Что это за набор качеств и мыслей "русского человека"?
– Сейчас люди не помнят, что было вчера, судя по новостям. И кажется, что культура ненависти была всегда, хотя буквально недавно звучали лозунги "за мир" и "лишь бы не было войны". Но опять же, отвечая на вопрос про ценности: они общечеловеческие – доброта, взаимопомощь, понимание – все то, что мы всегда читаем в русских сказках, что мы видим в советских мультфильмах. Нас этому учили, а потом с нас спросили что-то другое, - считает музыкант Александр Болдачев.
