Знаменитого литовского режиссера Римаса Туминаса исключили из числа лауреатов премии российского правительства 2021 года. Он был представлен к награде в декабре 2021 года за постановку спектакля "Царь Эдип" в Московском театре Вахтангова, художественным руководителем которого он был с 2007 года. Этому предшествовал скандал с известными пранкерами Вованом и Лексусом, в разговоре с которыми режиссер дал согласие приехать в Украину и поставить спектакль "Мой друг Бандера". Римас Туминас рассказал корреспонденту Север.Реалии о том, как его старый друг оказался доносчиком, и о своем взгляде на войну и мир.
Литовский театральный режиссёр Римас Туминас родился в 1952 году в Кяльме, в начале 1970-х годов учился в Литовской консерватории на режиссёра телевидения, в 1978 году окончил режиссёрский факультет Московского театрального института им. Луначарского. С 1979 по 1990 год работал режиссёром в Литовском государственном академическом театре. В 1990 году основал Вильнюсский Малый театр и стал его художественным руководителем. С 2007 по 2022 год был художественным руководителем Московского академического театра имени Евгения Вахтангова.
За свою жизнь Римас Туминас поставил около 40 спектаклей, показанных в театрах США, Канады, Швеции, Англии, Франции, России и других стран. Среди призов и наград Туминаса – Командорский крест ордена Великого литовского князя Гядиминаса (1998), четыре театральные премии "Золотая маска" (за 1999, 2011, 2014 и 2022 годы), Государственная премия Российской Федерации за вклад в литературу и искусство России (2000), Кавалерский крест ордена Заслуг перед Республикой Польша (2006), почётный знак "Звезда тысячелетия" (2009) и множество других премий. Международный фестиваль Римаса Туминаса Vasara ("Лето") проходит в Друскининкае с 2012 года.
В декабре 2021 года Римасу Туминасу присудили премию правительства за спектакль "Царь Эдип" в Московском театре Вахтангова, 16 мая глава российского правительства Михаил Мишустин лишил его этой награды. Перед тем, как это сделать, он изменил положение о премии, дав правительству право изменять свое решение о ее присуждении до вручения диплома, почетного знака и удостоверения к нему.
– Я отношусь к этому с улыбкой: он как Бог – дал и взял, – смеется Римас Туминас. – Я даже не очень заметил, какая это премия, квартальная или правительственная. И денег он мне не успел выплатить – наверное, они у него так и остались в письменном столе.
– Это же премия за "Царя Эдипа". Видимо, в декабре этот спектакль был хорошим спектаклем, а сейчас стал плохим.
– А, за “Царя Эдипа”, теперь понятно. Непонятно только, они там "Царя Эдипа" пересмотрели в записи или меня самого решили пересмотреть. Если "Эдипа" пересмотрели, то они неправы, а меня – так они сейчас этим и занимаются, чистка, как они это называют. И сейчас чистят, и еще будут чистить, только я опасаюсь за своих друзей, за любимых, оставшихся в Москве, в России. За тех, кто занял позицию молчания, сдержанности, по разным и очень серьезным причинам. Но я побаиваюсь, что на них будут давить и молчание уже будет неприемлемо: раз молчите – значит не поддерживаете. А если вернуться к премии, то ее получал не я, а директор театра, я в то время работал в Венеции, поэтому она у меня как-то и не зафиксировалась, я думал, что это квартальная премия. Вот видите, какие у меня утраты, война мне тоже нанесла урон, прямо спать не буду теперь, вспоминая об этой премии.
– Эту утрату вы понесли после скандала с пранкерами Ваваном и Лексусом, один из которых в разговоре с вами прикинулся украинским министром культуры и предложил вам приехать и поставить спектакль о Степане Бандере. Что это за история, вы правда подумали, что это министр культуры Украины Александр Ткаченко?
– Видите ли, тут важен контекст – когда я вернулся в Литву, мне сразу посыпались предложения из разных стран, предложения поставить что-то в театрах. Каждый день откуда-то звонят – сегодня из Израиля, завтра из Венеции, послезавтра из Будапешта, поэтому этот звонок показался мне совершенно естественным – почему, в конце концов, не могут позвонить из Украины. И понятно, в каком ключе мы обсуждали войну. Правда, когда зашла речь о спектакле про Бандеру, я понял, что тут что-то не чисто, что это какая-то шутка, ну, и стал отвечать в таком же шутливом ключе. "Приедете, поставите спектакль?" – "Ну, да, почему не приехать, не поставить". – "Про Бандеру?" – "Ну, что ж, пусть про Бандеру". Это же легко сказать, это ни к чему не обязывает.
– Вы же работали в театре Вахтангова с 2007 года, были художественным руководителем, и вот сейчас решили уйти. Наверное, нелегко было бросать театр?
– То, что со мной случилось, наверное, подтверждает, что я был прав в своей реакции на войну – но не в такой форме, конечно. Я помню, что я бегал, кричал и ругался – как, мы же с юности были уверены, что уж у нас-то в Европе войны никогда не будет, она уже была, мы же знаем, что это такое, – и вот она есть! Люди созидают, делают спектакли, думают над новым языком театра – и тут кто-то решает, что надо все разрушить, отбросить страну на 20 лет назад. Мы же думали, что у нас почти не будет границ, что отменят визы, что мы будем везде ездить – для культуры это так важно, и вот – ничего этого не будет. Мне вообще-то несвойственно выступать с такой грубой лексикой, но я все знал уже на второй день войны – и кричал, и ругался, и рвал, и метал. Я знал, что это гибель. И вдобавок отняли у меня театр. Разрушили, предали, отняли веру – не только у меня, но и у моего прекрасного театра, который только что выпустил премьеру, "Войну и мир". Там мы все с напором высказываем – и монологом Андрея Болконского, и монологом Пьера Безухова – предчувствие чего-то неладного.
– И после этой премьеры пришлось уйти.
– Да. Жалко. Я, конечно, был уже уходящий – мечтал уйти с цветами, но, как видите, не получилось. Придется самому себе их рвать. Но, с другой стороны, я не жалею: во время чистки и меня, и других литовцев все равно бы вычистили – и лучше уж так уйти, чем ждать и потом быть изгнанным. Но самое болезненное, о чем я не могу не думать: за эти годы столько было вложено в этот театр, и он стал так прекрасен, я полюбил его, свыкся, сжился, мы работали на одном дыхании. Теперь отменены гастроли в Израиле, Будапеште, Лондоне, Париже, в Америке. Эти гастроли были – не просто куда-то съездить, мы с этим спектаклем должны были пробраться в новый мир театрального языка. Мы нашли ключ к новой эпохе, к новому десятилетию. Новый театральный язык, который мы бы пронесли по миру, это самое важное для нас, это новая страница в театральной жизни.
– Гастроли отменены, потому что это русский театр. И очень много сегодня говорится вообще об отмене русской культуры – как вы к этому относитесь?
– По сути я этого не одобряю. Но гастроли, конечно, невозможны – ни одна страна сейчас не может гарантировать безопасность труппы ни одного театра или оркестра, никто не возьмет на себя такую ответственность. Как гражданин Литвы, гражданин Евросоюза я за такие меры – пока не наступят перемены, нельзя приглашать, нельзя обмениваться поездками, гастролями, это неприемлемо.
– Это понятно в острый период, пока идет война, но ведь сегодня часто речь идет о тотальной отмене русской культуры вообще – отмене Толстого, Достоевского, всей классики.
– Нет, я бы сказал, что это перебор, это горячие головы говорят. Я даже знаю, кто это предлагает – люди, которые называют себя художниками, творцами, чаще всего они влиятельны в каких-то институциях, но они неудачники в искусстве. Они сейчас стали судьями, пришло их время. Я этого не одобряю, я сделал бы наоборот, сделал бы такой жест – что мы во всем мире чтим историю, прошлое. При чем тут Чайковский и Чехов? Это просто вспышка, и особенно после Бучи, я ее понимаю, эту переполненность эмоциями. Но я не люблю эти гонки – давайте это запретим, и то запретим, давайте классиков пересмотрим. Пушкин воспел подавление восстания поляков – может, его пока отодвинуть. Ну, а Чехов, а Чайковский – может, тогда создадим комиссию, кого пропускать, а кого нет, кто что сказал и написал. Пересматриваем XVIII, XIX век, начало ХХ.
– Ну, ведь так и происходит, в Америке же переписывают Марка Твена, требуют в классических произведениях репрезентации меньшинств, которой там не могло быть по определению, в силу исторических причин. Культура отмены подходит к прошлым временам с современным аршином – разве это правильно?
– Ну, сторонники отмены уже стали художественными личностями земли, а не какого-то отдельного государства, они уже миру принадлежат. Но если дальше копаться, можно дойти и до греков…
– Которые были рабовладельцами…
– Да, почему мы только XIX век вспоминаем – потому что дальше ничего не знаем, образования, знания не хватает? Вот и ограничились тем, что знаем, – Чеховым, Чайковским, они и будут во всем виноваты – нет, я с этим не согласен.
9 февраля Римас Туминас попросил освободить его по возрасту и состоянию здоровья от должности художественного руководителя Театра имени Вахтангова, после чего главным лицом в театре стал директор Кирилл Крок. 24 февраля началась так называемая "специальная военная операция", и в соцсетях появилась информация об уходе Туминаса из театра. 25 февраля она была опровергнута – появилось сообщение о том, что Римас Туминас остается работать в Театре имени Вахтангова. В это же время министр культуры Литвы Симонас Кайрис потребовал уволить Туминаса из созданного им Вильнюсского малого театра, в котором режиссер был художественным руководителем. В марте Туминас уехал из России в Литву. 6 мая он окончательно ушел из театра Вахтангова.
– Я еще в марте обратился к своему театру, все объяснил и уехал, думая, что все это абсурд, что этого не может быть. Как-то верилось, что произойдет чудо, кто-то с небес спустится и остановит безумие – я этого ждал. Я понимал, что скоро уйду, возраст и болезнь не дает свободы, раскрепощения, приходится все время жить в напряжении, и психологическом, и физическом, но я думал, что останусь для своего театра отцом, патриархом, иногда приезжающим, советующим. Такая перспектива могла быть, но, как видите, я ушел не так.
– А как дальше сложились ваши отношения с Вильнюсским театром – они есть?
– 24 февраля я стал для кого-то в Литве коллаборантом. Я виноват в том, что я работал в российском театре, как я мог! Но ведь в 2007 году, когда я начинал, Европа была открыта для России, а Россия – для Европы, казалось, везде будет, как говорил Вахтангов, сплошной праздник жизни, праздник театра. И в этот момент в этом месте я был нужен, я ощущал себя не только очень нужным человеком, но и вовремя пришедшим. Я работаю и в Москве, и в Вильнюсе, и это неважно, потому что театр – это не адрес. Ну, а министр культуры Литвы – он по-своему прав – раз я не убежал в первые дни войны. Но это не каждому объяснишь, я на пятый день уехал, потому что мне надо было каждый 21 день проходить медицинскую процедуру, это у меня и в истории болезни записано, – не пропуская ни одного дня. Вот я ее в Москве прошел – и уехал прямо на следующую ночь, хотя после этой процедуры надо было отдохнуть хотя бы сутки.
– То есть претензия была именно из-за нескольких дней задержки?
– Да, но не всем же это расскажешь, почему я на два-три дня задержался. Бежать голым, что ли – вот так многим хотелось бы, чтобы все видели, что герой бежит голый и кричит. В такой ситуации каждый думает – что я могу такого сделать, чтобы отметиться, себя проявить, включиться в эту войну, искать виноватых – и вот, нашли меня, виновника, врага Литвы, объявили, пошли всякие угрозы, что уничтожат малый театр Вильнюсский, это было и в телефонных разговорах с директором театра. Видно, он и раньше меня не любил, это чувствуется. И вообще пошли такие настроения – ловить, пересматривать всех, кто не вернулся или опоздал, кто не сказал, не крикнул. Или мне вообще надо было покаяться, что я согласился работать в Москве? И тогда я подписал заявление, что я оставляю театр – и оставил. Таким образом, я за неделю потерял два театра. Ради того, чтобы, кроме меня, никого не трогали. Раз уж я во всем виноват, и в войне тоже, я уйду – но не трогайте театр, молодых людей, моих учеников.
– Ваши актеры за вас заступились?
– Да, конечно. Но тут еще одна задача кроется, которая позже выяснится: настоящие замыслы и цели всего этого – захватить территорию в центре города, которую мы много лет не можем по-настоящему развивать, хотя был проект: мастерские, зал, театр-школа. Но там слишком хорошее место. Вот это двигает людьми – жадность, низость и трусость. Поэтому я так резко и грубо и выражался еще в Москве, в театре Вахтангова – хоть и был трезвым.
– И там, в Москве, нашелся человек, который ваши речи передал куда следует?
– Да, друг, когда-то он в ГИТИСе учился на актерском, ходил ко мне 8 лет, просил, чтобы я разрешил ему поставить спектакль, но получал отказы. Но продолжал ходить. Я и не представлял, что он был агентом. Я знал, что меня прослушивают, что есть кто-то, кто доносит, но не обращал внимания. Когда я ставил "Войну и мир", то обращался к историческим источникам, нашел много такого, что является сомнительным в этой победе, и я открыто об этом говорил. И о подкупах, и о коррупции в армии, которая была такого масштаба, что разваливала все. Поэтому и Аустерлиц проиграли, а потом Бородино. И Кутузов для меня отнюдь не герой, а даже наоборот. Наверное, я был слишком откровенен, но без этого нельзя поставить спектакль. Изучение документов дает тебе знание реалий истории. Не зря 25 лет не отмечали Бородино после 1812 года, только потом вспомнили. Так же как и победу в Великой Отечественной войне не сразу стали праздновать – видите, какие исторические параллели.
– То есть донос на вас был изнутри театра?
– Актеры – чистейшие люди, но у нас бывало много гостей, в том числе и мой дружок постоянный. Я очень резко высказался о войне – что Россия обречена, отброшена на 20 лет, я кричал, ругался, как так можно взять и разрушить все наши идеалы. Вдруг мы стали обмануты – все, кто провозглашает красоту, любовь к жизни, гармонию. А зачем тогда театр, где смысл? У многих убили смысл жизни, а кто-то быстро приспособился, замолчал. Но убийцы – это убийцы не только украинцев, но и художественного осмысления жизни. Убили молодых, думающих, светлых людей. И я знаю, как тяжело будет театру, и не только потому, что меня нет, хотя многие наши мечты не сбудутся. Но мне жаль их веры. Знаете, сколько надо жить и познавать, чтобы поверить, что человек чего-то стоит, что в нем побеждает светлая сторона.
– Вы уже решили, что будете делать дальше?
– Да, я уже принял приглашение израильского театра Гешер, они давно меня звали, а теперь им очень тяжело после смерти режиссера Евгения Арье, и я решил поддержать их и приехать к ним. А осенью поеду в Венецию, там я поставил в театре Гольдони спектакль "Привидения" по пьесе Генрика Ибсена, мы собираемся поехать с ним в Рим, Париж и во многие другие города. А к следующей весне я собираюсь в Тбилиси, так что планов много, включая те, которыми я уже боюсь прогневить Бога. Дай Бог мне как-то свою болезнь отодвинуть как можно дальше от себя. Это пока что удается – но, но, но… Нужно терпение – опять и опять приступать к своему труду, поднимать его на гору, как Сизиф поднимает свой вечный камень, опять и опять пробираться к вершинам. Господи, какой же мир еще несовершенный и кривой! Когда Бог делал человека, Он, видно, отвлекся на минуту, и человек убежал. Бог его звал: постой, вернись, я же еще не закончил, а человек кричал издалека – нет-нет, все уже хорошо, все нормально, спасибо, Господи! И так и убежал. То есть человек так и остался недоделанным, с тем мы и живем.
