Олеся с двумя дочками и мамой приехали из Мариуполя в Петербург. Маме 71 год, дочкам, Валерии и Ангелине, 9 и 5. В отличие от большинства других беженцев, живущих в пансионате "Царицыно озеро" недалеко от Тихвина, семья живет в Петербурге: их принял к себе друг Олеси, Виктор, только теперь переставший быть виртуальным. Четыре года Олеся и Виктор общались по интернету, а встретиться получилось только теперь. Не было бы счастья, да несчастье помогло, говорят они.
– Мы очень долго в интернете общались, все собирались друг к другу приехать. Но тут начался ковид, и вообще, был некий запрет въезда русских в Украину, поэтому мы встретиться не могли. А тут, получается, встретились, – улыбается Олеся.
Несчастий в жизни ее семьи за последние месяцы было более чем достаточно.
– Из того района, в котором у меня дом, нам, мирным, сказали эвакуироваться. Перевезли нас в Центральный район, у мамы там квартира, Николаевская улица, 1, рядом со школой, – вспоминает Олеся. – Это недалеко от моста, там были как раз бои ожесточенные. Мы туда приехали 2 марта, нам отключили воду, и света не было. Потом 6-го числа отключился газ. Мы поняли, что будет что-то серьезное. В этот день рядом стрельнули, у нас в доме посыпались все стекла. Воды не было, ходили на колодцы, все летит над головами, все свистит, а ты идешь, потому что тебе надо воды взять. Наш дом двухэтажный был, мы на первый этаж спускались, полуподвальный. Потом ударили числа 10-го в дом рядом с нашим. Мы сидели у окна, взрывной волной задело нас, я только успела ребенка схватить, за 20 сантиметров камни упали. Дом, крышу, все разнесло.
Олеся до сих пор удивляется, что хотя в доме в тот момент было 19 человек, но все остались целы. Их собственная квартира стояла без крыши, в ней все было разбито и разрушено, остальные квартиры выглядели так же. Все соседи один за другим оттуда ушли, а ее семье идти было некуда. В углу дома оставалась одна более или менее целая квартира, и, уходя, хозяева оставили ее Олесе.
– Мы стекла позабивали досками и остались там вчетвером. В ванной сидели: ванна – самое защищенное место. Четыре дня там шли бои, продохнуть пяти минут не было, элементарно приготовить себе покушать. Мы ведь женщины, я сама боялась выходить, малые печенье ели, – рассказывает Олеся. – Они просто четыре дня у меня спали в ванной. Я их будила, чтобы покормить, напоить. Мы кричали: спасите, помогите! Никого, ничего. Било все время совсем рядом с нашим домом, со стороны нашей квартиры било постоянно. Я забежала на второй этаж, а там в каждой комнате по полтора метра камней. А мы на первом, еще чуть-чуть – и нас бы тоже засыпало. Ударило еще раз, вылетели окна. Смотрю – мужик идет с водой, вокруг бахает, а он идет. Я говорю: "Мама, побежали. Здесь ловить нечего". Мы с детьми побежали в одну сторону, через окно, а мама – в другую. И там ее накрыло, по гаражу ударило. У нее синяки на лице были, но оклемалась как-то потом.
Потом они жили в соседнем дворе, в подвале, куда Олесю с семьей поселили одноклассники.
– Кода мы бежали, там по ходу "Грады" работали, – вспоминает Олеся. – Начал гореть соседний дом. Те люди, которые нас поселили у себя, испугались, что огонь по дворам пойдет, к ним перекинется, и ушли. Во дворе остались только две женщины и один мужчина в подвале. Два дня мы там посидели, перетащили документы из прежнего дома, еду перетаскали хоть какую-то. Через два-три дня у нас с утра бабахало на Центральной улице, потом ниже куда-то опускалось, а днем вообще везде. А потом начал гореть наш дом. И все документы засыпало, и все вокруг загорелось.
– Когда мы начали гореть в подвале, вход засыпало камнями, я сижу, у меня ступор, я не могу оттуда выйти, детей держу, мать держу, – продолжает Олеся. – Понимаю, что надо убегать, а выйти не могу. Залезаю на лестницу, и назад меня тянет, боюсь выйти, потому что там меня накроет. Нас оттуда мальчик спас, который был во дворе, Саша. Он через окно залез с другой стороны дома, откинул кирпичи от входа, говорит: "Все, я побежал остальных спасать". Мы кричим: "Саша! По этому двору бьет!" Но он метнулся еще куда-то, и тут опять по двору попало, он упал, мы его поднять не можем. Он лежит на улице, ему не встать, орет, матюкается. Пришли соседи из другого двора, мужик тоже не смог поднять. Алкоголь принес, налил, все равно никак. Крови нет, ничего нет, просто лежит, говорит: "Мне больно встать". Что-то с ногами, может быть. Мы решили, что если мы тут останемся, то все – дом уже горит. Побежали, по две куртки надела на детей. Хотела побежать за документами, мне говорят: там горит, куда ты бежишь?
Олеся так и не знает, что с Сашей, который спас ее с детьми и мамой из горящего подвала и хотел спасти еще кого-то. С Олесиной семьей были еще две женщины, одна из них на костылях, все они направились в парк, а по сути – куда глаза глядят, до самого моря, узнавая у встречных, нет ли где бомбоубежища.
– По дороге идешь, ничего нет, трупы валяются. А женщина вторая идет на двух костылях, она прошла километраж неимоверный. Нам сказали люди, что есть место в ДК моряков. Дошли туда, там хоть еда, хоть что-то. Детей покормили. Я говорю соседке: "Валя, давай хоть ночь переждем, мы столько прошли". Переночевали, а наутро и там начало бахать, мина упала в 300 метрах. Мы все в подвал, а Валя говорит: "Пошли отсюда. Что ты за тарелку борща держишься?" Мы днем вышли. Она поспрашивала мужиков, как обойти блокпосты. Ей рассказали, и мы по песчанке над морем пошли.
По словам Олеси, им было все равно, в какую сторону выбираться из Мариуполя, в Украину или Россию. Пока они сидели в подвале, несколько человек пробовали пробиться на автомобилях в украинском направлении, но у них ничего не вышло.
– На дороге машины раскуроченные стоят, где-то в поле что-то лежит, похожее на снаряды. Куда ты поедешь по таким дорогам? И в Мариуполе оставаться нельзя. Почти вся улица у нас разбита, ни одного живого дома нет.
На границе в Джанкое они оказались без единого документа. Соседи, скрывавшиеся в подвале, погибли, потому что не смогли выйти, когда сверху загорелся их дом.
– Много таких историй рассказывали душетрепательных, когда приехали в Джанкой. О том, как люди буквально горели в домах. Женщина рассказывала: начал гореть дом, завалило дверь входную, люди не могли выбраться. Бабы начали кидаться, спасать, мужики всех баб схватили, посадили в подвал, стояли, ждали, пока там орут, кричат, выйти не могут. Мы, говорит, стоим в подвале, орем, а мужики стоят над нами, не пускают, чтобы мы не побежали спасать. Воды нет, ничего нет, никто тушить его не будет. Только смотреть, что он горит, и все.
Олесин дом в Мариуполе до "специальной военной операции" стоял рядом с этим кафе (на фото), от него ничего ничего не осталось, как и от самого дома.
Теперь Олесе нужно собраться с силами и начать новую жизнь в Петербурге. Она надеется, что у них с Виктором все получится, они уже решили пожениться. Радость омрачает только невероятная волокита с документами, с которой столкнулась семья беженцев. Все документы сгорели, установление личности делается три месяца, а если нет связи с Украиной, то и все шесть. Только после этого Олеся сможет оформить ВУ – временное убежище, а тогда можно думать и об остальном: восстановлении документов, медицинском полисе, гражданстве.
– Я пришла оформлять временное убежище, говорю – как это так, у меня есть установление личности, которое мне сделали в Джанкое. Они говорят – оно нам не подходит, надо новое. А почему новое? Там тоже отпечатки пальцев снимали, все делали. Отвечают: оно нам не подходит, идите, еще раз устанавливайте. Я говорю: получается, в одном конце России делают неправильные документы? Их ведь тоже паспортный стол выдавал. Откуда мне знать, что здесь у вас сделают правильные документы? Я перееду в другой город, а они мне скажут: это не годится, устанавливайте еще раз? – удивляется Олеся.
А еще Олеся мечтает устроиться на работу. Раньше она была социальным работником. Ее трудовая книжка осталась в Мариуполе, на прежней работе, вместе с ксерокопиями других ее документов. Книжку обещали вернуть.
– Я звонила начальнице, дом стоит, только стекла повылетали. Позвонила в ДНР: вы же милиция, может, вы как-то можете этот дом открыть? Нет, говорят, мы ничем помочь вам не можем. В церковь обратилась, они меня на курсы записали – младшая медицинская сестра по уходу за больными.
Олеся хорошо говорит по-русски, русский был языком домашнего общения. На вопрос, мешали ли украинцы говорить по-русски ее семье, Олеся отвечает отрицательно.
– Единственное неудобство, что украинизация произошла и все документы перевели на украинский. Наше поколение украинский и русский изучали в школе, с детства. Сейчас в школе учат по-украински, русский преподается буквально час в неделю, и то они просто почитают один текст, и все. Мы-то знаем и русский, и украинский.
– Вы не удивились, что война началась?
– Никто не ожидал, что война. В 2014-м мы тоже в центре находились. Захват ДНР в Мариуполе был буквально за два квартала от нас. Деревья ложились от пуль, веточки падали. И мы ожидали максимум чего-то подобного, но не такого масштаба, чтобы нас оставили, простите, с голой жопой. Хорошо, что еще живыми вырвались.
От ответа на вопрос, кто виноват в ее бедах, Олеся дипломатично уклоняется.
– Кто откуда стрелял, знает только тот, кто стрелял. Мы сидели в домах, слышали только бахи.
– А девчонок в школу и в садик определить удастся?
– Дай Бог. Когда мы были в центре на Римского-Корсакова, говорю: а можно нам в школу детей, в садик оформить? Попробуйте, говорят, но не факт, потому что у вас нет документов. Короче, надо идти лично в школу, лично просить, узнавать, может быть, что-то и получится.
По официальным данным, на утро 2 июня в Россию прибыли свыше 1,6 млн беженцев с Украины. Большинство эвакуировавшихся из самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республик.
