Сергей Малыгин провел в тюрьме 20 лет за бытовое убийство. Пока сидел, раскаялся в содеянном и упорно занимался самообразованием, он хочет жить и работать как нормальный человек. Но за эти годы его дом сгорел, прописки его лишили, гражданская одежда пришла в негодность. С судимостью и отсутствием прописки его не берут на работу. Сергей не хочет больше преступать закон и возвращаться обратно на нары, но он не знает, как ему жить в обществе, которому он совершенно не нужен.
6 июля Сергей вышел из карельской ИК-7, прозванной "дадинской" колонией, поскольку там сидел известный оппозиционер Ильдар Дадин, рассказавший о практиковавшихся там пытках и вопиющих нарушениях прав осужденных. Сергей тоже защищал свои права, да еще упорно учился, в постоянной борьбе с тюремной администрацией буквально с боем добывал себе книги, овладел юридической грамотностью и стал писать жалобы по просьбе других заключенных. С таким характером он не был любимцем сотрудников колонии. По словам Сергея, путь домой оказался, мягко говоря, несладким – прежде всего, потому что за 20 лет заключения его "вольная" одежда частью истлела, потерялась на многочисленных этапах, а новой гражданской ему не выдали.
– Одежду дали б/у – ту, которую я носил. То есть новую они дать не могут, она для осужденных предназначена, а эту списали и тут же дали – это просто плевок в лицо.
В результате от человека в тюремной робе шарахались прохожие и соседи по вагону, а полицейские, наоборот, слетались – проверять, не беглый ли это зэк. На дорогу Сергей получил 1 рубль 97 копеек со своего лицевого счета, 204 рубля на питание на трое суток следования к дому, да еще пособие в размере 720 рублей, которое решил не тратить, потому что не знал, где будет жить.
Но самое унизительное, что мне купили билеты без белья
– Я их спросил, как я могу обеспечить себе трехразовое питание на 51 рубль в день, а они говорят: мы заключенных по этой норме кормим. Да уж, то, что у них там расписано, – и завтрак, и обед с салатами, которых никто никогда не видел, это же просто рай какой-то, и все на 50 рублей. В общем, освободившись, я был просто в шоке – на эти 204 рубля вообще ничего не купишь. Ну, и полицейские меня все время останавливали, у меня же еще пленка такая на груди вшита с фотографией, мне ее спороть нечем было. Я иду по Сегежу, все это видят, там же больше половины людей в системе исполнения наказаний работают, знают, как выглядит заключенный, думают, что я сбежал. Но самое унизительное, что мне купили билеты без белья – такие жадные! Это вообще издевательство. Проводница пришла, говорит: не написано, что у вас белье, будете покупать? Я говорю: на что я его куплю? Она говорит: тогда матрас, подушку и одеяло не трогайте. Женщина с нижнего сиденья собралась спать, меня выгнала, я пошел в тамбур стоять, хорошо еще, мне ночью выходить. Оказалось, они мне билетов не купили, чтобы доехать с одной станции до другой, и денег на билет не дали. А там минимум 15 километров. Я со своими четырьмя сумками всю ночь шел, в 6 утра только добрался на другой вокзал – это просто глумление, они как могли, так мне и нагадили. И во втором поезде, в Котлас, у меня тоже сидячего места не было, тоже в тамбуре стоял.
– Слава Богу, он справился, добрался до Котласа без последствий для здоровья, но это был для него большой стресс, – говорит адвокат и правозащитник Леонид Крикун, защищавший Сергея последний год.
Но и дома Сергея никто не ждал – мать и брат, с которыми он жил, давно умерли.
– Обычно все-таки родственники, семья, знакомые, жены встречают людей, а если не могут приехать, то люди хотя бы знают, что их дома ждут, – замечает Крикун. – А у Сергея, пока он отбывал наказание, дом, в котором он жил, сгорел, да еще его сняли с регистрационного учета – потому что дома нет. Он не знал, куда ему идти и что делать.
Сергей вспоминает свое 20-летнее пребывание в колонии как постоянное противостояние системе.
Я с людьми всех конфессий общался, и с мусульманами тоже, но выбрал старую веру
– У меня было двойное убийство по бытовой ссоре. Я признал вину, раскаялся и уверовал. До колонии я был атеистом, даже спорил с теми, кто верил, но, видимо, Он меня к себе таким путем вел. С 2005 года я к Нему стал потихонечку идти, а в 2012-м я уже просто побежал навстречу к Богу. В 2015-м это было уже бесповоротно. В Республике Коми, где я отбывал наказание, мне встречались староверы. Я интересовался, как они живут по Ветхому Завету, и мне очень понравилось, все справедливо и правильно. Я с людьми всех конфессий общался, и с мусульманами тоже, но выбрал старую веру. Я считаю, если есть источник – Ветхий Завет, то зачем идти куда-то еще? Да, там, конечно, правила более жесткие, записанные Моисеем, которые Бог нам заповедал, но тем не менее я их придерживаюсь, и это меня хорошо дисциплинирует. Бросил курить и не пью.
– А не было сложностей на зоне из-за веры?
– Еще как я пострадал, даже туберкулезом переболел из-за этого – добиваясь права есть из своей личной посуды, которая не имеет контактов со свининой. Потому что если я даже просто поем из посуды, в которой было сало, я буду нечист целый день. А поскольку у них там все время свинина, я отказывался есть их пищу и употреблять их посуду. Утром, правда, у них каша, но она все равно в тех же тарелках подается. И я годами добивался права есть из своей тарелки, а они издевались надо мной – говорили, что не положено. Я и в суд подавал, сейчас это дело уже на стадии Верховного суда.
По словам адвоката Крикуна, особенно трудно пришлось Сергею в начале 2021 года.
– На него крепко насели, а он начал крепко упираться, мне даже сарафанное радио передавало, что у него большие проблемы. Ему в ИК-7 запретили пользоваться своей посудой. А казенная посуда из-под свинины, он из нее есть не может, и он питался одним хлебом. И когда он изнутри, а я с воли начали забрасывать ФСИН жалобами, дошло до того, что ему негласно разрешили пользоваться своей посудой, хотя на все жалобы нам продолжали отвечать – не положено, пусть ест из казенной. Поразительно, ведь речь идет всего лишь о тарелке из личных вещей – ну дайте вы ему тарелку!
Сергей вспоминает, как дорого ему обошлось его упорство.
Стандартные правила обращения с заключенными прямо предписывают, что питание должно выдаваться с учетом религии
– Да, хлеб, вода. Туберкулезом вот заболел. В Коми бывали сложности, но особых препятствий мне не создавали, там все же полегче было, а вот когда меня в Карелию перевели в 2013 году, для них это оказалось принципиально. Они там все атеисты, у них никакого Бога нет, и понимания с их стороны не найдешь. Впервые я столкнулся с тем, что не могу есть, я всем писал, и уполномоченному, и во все органы, в 2019–2020 году, наверное, по всей стране уже писал, но правды не нашел. Законодательством для нас, верующих, не предусмотрены права. Не такого закона, который бы предусматривал право осужденного на свое вероисповедание – по части питания. Хотя стандартные правила обращения с заключенными прямо предписывают, что питание должно выдаваться с учетом религии, – рассказывает Сергей. – Последние 10 лет меня еще и в одиночестве продержали – из-за того, что я юридическое образование выучил. Я как попал в тюрьму, стал разбираться, что меня туда привело, и я понял, что мне надо получить образование и веру. Я начал учиться – сначала самообразованием занимался, потом в ПТУ пошел, геологию 5 лет изучал, последние годы электротехнику изучаю, разные профессии осваиваю. Постоянно занимаюсь самообразованием. Чтобы не сойти с ума от одиночества, я ушел в обучение. Но в нашей системе исполнения наказаний никому не выгодно, чтобы я стал образованным и перестал быть пленником этой системы. Я же – их хлеб, я даю работу прокурорам, следователям, полиции, судьям, сотрудникам колонии. У них в библиотеке ничего не найдешь никогда, я писал во всякие институты, а потом с боем добивался, чтобы мне выдали книги, которые они присылали. Жалобы писал, почему мне не дают заниматься самообразованием, ведь у нас в Конституции закреплено, что каждый имеет на это право. Но в тюрьме очень тяжело добиваться того, чтобы хоть самому начать учиться. В 2013 году мне, извините, хороших люлей дали, потому что я хотел школу закончить. Чтобы не выводить меня, не заниматься этой проблемой, меня просто нормально побили, и я понял, что здоровье дороже. Только в 2016-м в Липецкой области я закончил 12-й класс школы. В Карелии мне учиться вообще не давали, только самообразования я добивался путем жалоб... Передо мной прошли тысячи заключенных – один на 100 тысяч начинает задумываться и сам себя исправлять, понимая, что система его исправлять не хочет. Можно оставаться дебилом, работать на них, кланяться им и уйти раньше домой. А если ты начинаешь заниматься самообразованием, особенно юридическим, да еще при наличии правозащитной деятельности в местах лишения свободы, ты просто становишься врагом системы. Меня и в Карелию увезли на ломку за то, что я писал заключенным жалобы, помогал защитить свои права. Вот за это я и страдал все эти годы. С государством тяжело бороться. И ФСИН, и суд – это государственные органы, то есть фактически ты обращаешься к государству с жалобой на само государство. И добиться чего-то заключенному, не имеющему доступа ни к видеорегистрации, ни к чему, очень сложно. В Карелии я столкнулся со сплошной фальсификацией доказательств. Я прошу истребовать видео, судья этого не делает, а те, на кого я жалуюсь, приводят двух сотрудников, они говорят – было вот так, и судья им верит. Я говорю: "Я же просил приобщить видео", мне отвечают: "Оно уничтожено", то есть система работает в паре. Такое ощущение, что бьешься с двумя сразу: и с судьей, и с ответчиком.
Сергей Малыгин, защищая свои права, подал больше 75 судебных исков, и ему удавалось выигрывать.
Он умудрился в 2019 году признать незаконным постановку его на профилактический учет как склонного к побегу
– В ИК-1 его очень сильно били, но не отбили стремление к справедливости, и как только у него появилась возможность, он начал жаловаться на эти избиения, – говорит адвокат Крикун. – Он произвел на меня впечатление уравновешенного мужчины и очень целеустремленного: уж если он поставил себе задачу, он будет ее решать и не отступится. В ИК-7 часть его жалоб не доходила, на остальные ему отвечали: нет, ты не прав, и все равно он умудрился несколько исков к колонии выиграть. Например, иск о том, что музыка, которую включают на прогулочных двориках, чтобы заключенные не переговаривались, такая громкая, что голова от нее болит, то есть это разновидность пытки. Я сам три года писал везде жалобы на эту громкую музыку, но мне всегда отвечали: "Нет, мы проверяли, все в порядке". А вот он свой иск выиграл. И еще он умудрился в 2019 году – один, без адвоката – признать незаконным постановку его на профилактический учет как склонного к побегу.
Свой первый процесс Малыгин выиграл в Воркуте, и длился он 5 лет.
– Больше тысячи всяких нарушений было признано. Мне, правда, выплатили всего 8 тысяч рублей, но адвокат, который тогда мне помогал, говорил: "Ты должен радоваться, что тебе вообще дали возможность выиграть". В ИК-25 и ИК-1 я выиграл еще несколько дел по условиям содержания. Параллельно писал жалобы другим осужденным – кому-то надо было помочь оформить инвалидность, кто-то отбывал наказание незаконно, но реабилитацию за ним не признали или денег не выплатили. Кому-то по трудовым вопросам помогал, оспаривал увольнение с работы. Всеми вопросами занимался, кому-то даже в Европейский суд бумаги составлял.
Когда я уверовал, во мне появилось сострадание
Ко мне со всего исправительного учреждения шли – понимали, что раз у них нет юридического образования, то защиты им негде найти. Когда я уверовал, во мне появилось сострадание, "не судите, да не судимы будете". Сначала я, правда, наркоманов недолюбливал, но потом понял: что их судить, Бог только всем нам судья, и если Он дал мне знания, значит, Он моими руками помогает им, я всего лишь орудие. Поэтому я всем помогал. Потихоньку у меня собралась огромная библиотека – и постановления пленумов, и УПК, и УК, и Гражданский, и Семейный кодекс, и Жилищный, по практике судебной распечатки были, решения Конституционного суда. Я годами все это собирал, навык приобретал, когда бумаги составлял. Бывало, родители принесут кодекс кому-то из осужденных, а ему на фиг не надо. Я ему говорю: "Дай мне, пожалуйста". По моим искам до сих пор суды идут. Я их постоянно держал в напряжении, чтобы не было беспредела, меня за это ненавидели. Они же годами издевались над людьми, и только когда правозащитники шум подняли, они бить людей перестали, но зато другое придумали, ту же музыку – они постоянно совершенствуются.
– И вот, вы вернулись в Котласский район – получается, практически в никуда?
– В 2004 году у меня сгорел дом. Я пошел к главе района, он говорит: "Извини, я тебе ничем помочь не могу, у тебя прописки нет, ты бомж, ты вообще за Котласским районом не числишься". Пошел за социальной помощью – мне говорят: "У вас нет прописки, вы бомж". Я говорю: "Так я же российский гражданин, если я бомж – мне что, социальная помощь не положена?" Отвечают, что нет. А насчет прописки мне говорят: "Дома все равно нет, прописывать вас некуда".
– Но участок-то есть?
Денег нет вообще, никому я не нужен
– Да, я ездил туда, там все лесом заросло, но земля есть. Меня лишили свободы в январе 2002 года, а мама умерла в июне, брат – через год. Я просто не знаю, что мне делать. Живу на улице. Сегодня дождь, я попросился в промзону, а что делать-то, куда идти? Из родственников у меня остался один племянник, но я к нему не пойду, он и так бедный – зарплата 20 тысяч, четверо детей и жена не работает. Я себя негодяем буду чувствовать, если на шею ему сяду. Пошел в Красный Крест, а он закрыт в связи с коронавирусом. Мне бы хоть какую-то помощь – у меня же ни посуды, ничего, все сгорело. Пришел в магазин, просрочку взял – а куда деваться? На работу хожу устраиваться – не берут пока нигде. Я же только освободился, туберкулезом переболел, судимость, да еще больной – люди просто шарахаются от меня. На преступление ни на какое я не пойду, но если так пойдет – умру-то точно. Денег нет вообще, никому я не нужен. Но я хожу каждый день и ищу работу. Сейчас, может, хоть ягоды и грибы пойдут, можно собрать. Мне бы хоть прописку восстановить, тогда бы можно было хоть какой-то сарай на месте дома построить для начала. Но и на это деньги нужны, а на работу не берут – замкнутый круг получается.
– Сергей – погорелец. В соответствии с Жилищным кодексом он имеет право на предоставление ему жилого помещения по договору социального найма во внеочередном порядке, об этом есть разъясняющее определение Конституционного суда, – говорит сотрудник петербургской организации "Ночлежка" Игорь Карлинский. – До того момента, когда ему подберут жилое помещение – это же у нас не быстро делается, – он имеет право на предоставление ему жилья из маневренного фонда. Но в органе местного самоуправления никаких документов Сергея на тот дом не нашли, и знать они ничего не знают. Надо будет посылать различные запросы, но если и они ничего не дадут, то придется восстанавливать факты через суд.
Епископ Апостольской православной церкви правозащитник Григорий Михнов-Вайтенко считает ключевой проблемой отсутствие института пробации, то есть восстановления социальных связей таких людей, как Малыгин.
– Человек, вышедший из тюрьмы, ходит по замкнутому кругу, им не занимается никто, в лучшем случае его подталкивают обратно – чтобы он что-нибудь нетяжкое совершил и опять сел – там его хотя бы накормят и спать положат. Просто собирать ему деньги я считаю неправильным – он еще не старый мужик, ему 47 лет, он может и хочет трудиться, пользу приносить себе и людям. Но на первых порах, пока он без работы, ему, конечно, нужно собрать хоть несколько тысяч.
По словам адвоката Крикуна, еще есть проблема административного надзора. Малыгин должен три раза в месяц являться в полицию по месту жительства, и ему установлен запрет на три года покидать не только свою область, но и свой район.
– Я с таким еще не встречался, это нонсенс, – поражается адвокат. – Такой строгий административный надзор существенно сужает возможности Сергея найти работу – в более крупных населенных пунктах это наверняка было бы проще. Мы с ним сейчас собираемся обжаловать это, ведь непонятно, каким образом он будет ездить в суд, который находится в Сегеже, за пределами его района. Паспорт на восстановление прописки он уже отдал, "Русь сидящая" собрала ему какую-то одежду, скоро она должна до него дойти.
Правозащитник Леонид Агафонов, в прошлом – член петербургской ОНК, помогающей заключенным, не удивлен ни положением, в котором оказался Сергей, ни обстоятельствами его выхода на свободу.
– Они обычно всем так мало денег выдают, тем более что наличных денег у них в кассе бывает мало. Хорошо, хоть какие-то деньги ему дали. Это обыденная ситуация – да, мы живем в такой стране, да, мы так относимся к людям, с таким неуважением. И куда пойдет этот человек после 20-летней отсидки? Опять надо ему место забронировать там, в тюрьме. Ему не на что жить, не на что есть, он выходит в никуда. Такая страна, так мы относимся к нашим гражданам, это повсеместная ситуация, и это позор.
