Известный киновед, бывший старший куратор Госфильмофонда России Петр Багров избран президентом Международной федерации киноархивов (FIAF). Эксперты считают, что Госфильмофонд с его уходом много потерял, а вот FIAF, наоборот, только выиграл. Корреспондент Север.Реалии спросил у Петра Багрова, почему он вынужден был покинуть Россию, что будет с главным российским киноархивом в условиях войны и существует ли "отмена русской культуры" в мире киноархивариусов.
Петр Багров – один из самых уважаемых историков российского кино и киноархивистов, специалист мирового уровня. Он окончил Санкт-петербургский политехнический университет, работал в журналах "Киноведческие записки" и "Сеанс", в Российском институте истории искусств, преподавал в Санкт-Петербургском государственном университете кино и телевидения, сотрудничал с НИИ киноискусства, с Государственным музеем кино, был старшим куратором Госфильмофонда и художественным руководителем фестиваля архивного кино "Белые столбы".
Еще в 2017 году Багров вынужден был уволиться из Госфильмофонда и покинул Россию. Вскоре его пригласили на работу в Музей Джорджа Истмана в Рочестере. Российские кинокритики и кинематографисты – уже тогда называли его уход большой потерей для Госфильмофонда и всего кинематографического сообщества.
– Именно Петр Багров нашел в архивах несколько киношедевров прошлого, и благодаря ему они стали общим достоянием, – напоминает бывший ведущий библиограф Российской национальной библиотеки, литературный критик, кинокритик Никита Елисеев. – Багров – настоящий историк, настоящий ученый, который действует в соответствии с определением Тацита – "без гнева и пристрастия", абсолютно объективно, с нормальной, здоровой интонацией. Где бы ни работал Петр Багров, он работает во благо и в расширение русской культуры. Но такое сейчас время, описанное братьями Стругацкими в "Трудно быть богом": нам умные не нужны, нам верные нужны. Ведь талантливый исследователь всегда ломает любую схему, он еще что-нибудь не то раскопает, не то напишет. Избавление от талантливых – это не выверенная политика, а стихийная: яркость не нужна во всех сферах, нужно нечто серое, чем можно манипулировать. Вот поэтому один из самых крупных историков советского кино оказался ненужным на родине, – говорит Елисеев.
В этом году впервые в истории Международной федерации киноархивов россиянин стал президентом этой организации. Впрочем, сам Багров относится к этому спокойно.
– FIAF – организация совершенно демократическая, в исполнительном комитете 13 человек, и у президента нет никаких особых полномочий, кроме того что многие проблемы сперва обсуждаются президентом, генеральным секретарем и казначеем. У нас больше времени во что-то вникнуть. Президент – лицо этой федерации, которая существует 85 лет, и это большая ответственность. Если ты глупость скажешь или сделаешь – это тут же будет на виду. Кстати, к вопросу об "отмене русской культуры", я совершенно не скрываю, что хотя я американский архивист, но я русский историк, я занимаюсь русским кино, и то, что они выбрали русского, это многое говорит о нашем архивном сообществе.
– Вы уволились из Госфильмофонда еще в 2017 году – почему?
– В течение недели мне сказали, что я должен сократить несколько сотрудников. И что прекращаются зарубежные поездки, причем по политическим причинам, которых мне не объяснили. И что мы должны ходить на работу, как на завод, с 8 до 5, а поскольку мы ездили в другие архивы, библиотеки и так далее, это бессмысленно и непродуктивно. Наконец они перестали мне платить за квартиру, которую мне снимал Госфильмофонд, – моей зарплаты на это не хватало. Было очевидно, что меня вынуждали уволиться. После моего увольнения начался большой скандал и чехарда директоров. Потом меня позвали в качестве консультанта еще на год, но на больший срок не пригласили. Причем дали понять, что есть указание сверху.
– Может, виновато письмо в защиту Украины, которое вы подписали в 2014 году?
– Я совершенно об этом не жалею, но тут нет никакого героизма, тогда была другая страна, и множество людей это письмо подписало, ничем не рискуя. Ситуация стала меняться, но я думаю, это не главная причина. Причины, как и в советские годы, начинаются, когда какой-нибудь донос на тебя попадает в органы. Я столько раз слышал, что у меня много связей с заграницей, что я делал какие-то политические заявления, которых я никогда не делал публично, хотя за обедом, я считаю, имею право говорить что угодно. Я потом слышал много разных версий, самых нелепых, например, что я, сидя в монтажных комнатах, где мы просматривали фильмы, снимал что-то тайно на телефон, чтобы потом пересылать коллегам за границу. Что очень глупо, потому что по моим распоряжениям мне официально записывали фильмы в высоком качестве – какой смысл делать это нелегально? Сам я думаю, что тут есть гэбэшный след.
– А почему ФСБ на вас ополчилась? У вас есть догадки?
– Я думаю, по чисто эстетическим соображениям. И потом, это чистая статистика, как это часто бывало при советской власти. Моя бабушка была успешный физик, знала языки, много ездила за границу и вдруг стала невыездной – на 10 лет. Она пыталась выяснить, лежит ли на нее что-то основательное в КГБ. Потом ей сообщили: не волнуйтесь, ничего страшного нет, кроме доносов коллег и друзей. И у меня что-нибудь в таком ключе, скорее всего. Не знаю и думаю, что узнаю очень нескоро.
– Думаете, тоже доносы?
– Им нужно оправдывать свое существование. Поскольку реальных шпионов, которые, конечно, есть всегда, все-таки мало и ловят их плохо, то надо находить других врагов народа. Но прямо ничего сказано не было. А истории были очень дикие, самая смешная, когда меня уже после начала войны официально пригласили поучаствовать онлайн в конференции по архивному кино. Я согласился: мои коллеги-архивисты в этой войне не виноваты, они делают хорошую работу. Вскоре мне сообщили, что приглашение отменяется, моя кандидатура не утверждена. Кем – сказано не было. Это впервые в моей жизни, когда меня позвали на конференцию, а потом отменили приглашение. Это очень дико, даже если представить, что я враг народа и японский шпион.
– В чем заключалась ваша работа в Госфильмофонде?
– Там огромный фонд и штат, отдел технического контроля, который проверяет пленку, чтобы она не плесневела, следит за температурными условиями, – рассказывает Багров. – Я, например, смотрел – такая-то часть фонда толком не обработана, коллекция, условно говоря, немецкого кино, надо, чтобы кто-то понял, насколько она уникальна, списался с другими архивистами. У нас был мальчик, который по-польски хорошо говорил, он стал смотреть польский фонд, и поляки кое-что обнаружили из того, что у них отсутствовало. А поскольку мы нашли их фильмы, они стали искать наши фильмы у себя. Начались реставрации, реконструкции. При неправильном хранении плёнка разлагается. Даже если в архивах идеальные условия, важно, где и как плёнка лежала до архива. А потом, очень часто фильм бывает порезан. Например, цензурой. Прокатчики, продюсеры режут. Цель любого киноархивиста – это сохранить и показать фильм в его первозданном виде. К этому мы и стремились.
Кроме того, я сделал фонд более открытым. В России часто архивы хранят не для кого-то, а от кого-то. А мне было интересно делиться и всем всё показывать. Тут же стало больше международных проектов. И меня в ответ на это стали пускать в закрома иностранных архивов. Я там массу утраченных советских фильмов нашёл.
– С 2017-го вы работаете в Музее Джорджа Истмана в Рочестере. Чем вы там занимаетесь?
– Если сравнивать с Госфильмофондом, в Рочестере музей гораздо меньше, нас всего около сотни, но это старейший в Америке музей фотографии, один из первых киноархивов, там огромная коллекция и фотографической, и кинематографической техники, камеры, проекторы, и, наконец, дом и поместье самого Истмана, основателя фирмы "Кодак", крупнейшего кинопленочного магната за всю историю человечества. Я полностью отвечаю за все, что связано с кино. Эта должность и выше, и ниже прежней, потому что архив меньше.
Я американский архивист, но русский историк. Я думаю, так оно и останется. У меня мало времени сейчас писать что-то, но если я пишу, то по истории советского кино. Конечно, в Москве или в Петербурге были другие архивы, музеи и сами кинематографисты, с которыми я дружил, их семьи. Эта часть моей жизни очень круто изменилась. А чисто архивная стала проще, потому что я гораздо больше занимаюсь своим делом, а не какими-то административными глупостями.
– Вы сказали, что избрание вас – россиянина – президентом FIAF говорит о безусловной открытости мирового архивного сообщества к России и сейчас, в условиях войны. Но все-таки как сказывается международная изоляция России на, как я понимаю, необходимых для развития того же Госфильмофонда международных контактах?
– В государственных архивах бывают официальные указания сверху, от правительства, не иметь дело ни с какими российскими правительственными, государственными организациями. В частных архивах это решение каждого архивиста. Позиция Международной федерации киноархивов очень простая: FIAF – организация принципиально аполитичная, она была создана в 1938 году, то есть за год до войны, которая была неизбежна, архивистами Великобритании, Франции, США и Германии, уже нацистской, которые решили работать вместе. Этот дух FIAF остался навсегда, даже во время холодной войны, конфликтов в Албании, в Иране, в Сербии. Люди вспоминают, как северные и южные корейцы сидели за столом, вместе обедали, говорили про кино.
– Неужели сейчас там никто не требует отменить российское кино?
– Позиция FIAF абсолютно четкая: Госфильмофонд остается ее членом, одним из старейших. И я как президент FIAF, какие бы ни были претензии к нынешнему российскому государству, абсолютно это поддерживаю. В России есть замечательные коллекции, и российского кино, и мирового, есть замечательные архивисты. Во время холодной войны тоже были конфликты, и Чехословакия была (ввод российских войск в Чехословакию в 1968 году. – СР), и Венгрия (ввод российских войск в Венгрию в 1956 году. – СР), Госфильмофонд не был членом FIAF в 1956 году, а в 1968 году уже вовсю шел обмен фильмами, коллекция пополнялась, реставрации делались. Я целиком за это. В FIAF много адекватных архивистов, думающих так же. Хотя некоторые считают, что надо вообще русское кино не показывать, включая созданное сто лет назад, что, по-моему, абсолютная глупость. Я в Америке такого не вижу. Я слушаю местную классическую радиостанцию, и когда началась война, там как будто специально каждый день был Чайковский или Шостакович.
– В том, что в застойные годы советское кино оставалось на мировом уровне, есть заслуга Госфильмофонда?
– Безусловно, причем огромная. Дело в том, что прокат был ограниченный, Бергмана не было очень долго, Феллини было буквально два фильма. Но Госфильмофонд был членом FIAF, они получали новые картины. Бывали фестивали французского, немецкого кино, легальные, полулегальные, и хотя бы кто-то мог с этими фильмами знакомиться. Госфильмофонд был Меккой для кинематографистов, туда ездили все, от Тарковского до Михалкова.
– В одном интервью вы рассказывали, что в 2017 году Госфильмофонд восстанавливал вместе с нидерландским киноархивом картину "Обломок империи" 1929 года, одну из лучших немых картин. А что стало с этим проектом после вашего ухода?
– Все копии, использовавшиеся для реставрации, были за границей, мне присылали сканы, я смотрел, что куда можно вставлять. Эту научную работу я мог проводить, даже уйдя из Госфильмофонда. Дело довели до конца, фильм показали крайне успешно в Москве, в Петербурге, по всему миру, я очень доволен, вполне приличная реставрация получилась, Эрмлером стали гораздо больше интересоваться.
Но таких больших реконструкций с участием Госфильмофонда не так много. Простое сканирование с целью убрать царапины есть, а вот текстологической работы по сверке копий и по реконструкции фильма почти нет.
Как ни странно, я сейчас этим занимаюсь в нашем музее, реконструкцией двух советских немых фильмов. Международный прокат был хорошо развит, особенно в немом кино, титры переклеишь – и фильм можно на любом языке смотреть. Довольно много сохранилось в зарубежных архивах, иногда это более полные варианты. Сейчас мы восстанавливаем фильм 1926 года "Шинель" Козинцева и Трауберга по сценарию Тынянова – один из великих советских немых фильмов, работа великого оператора Москвина, который потом снял "Ивана Грозного" и "Даму с собачкой". Копия, сохранившаяся в Америке, в Музее современного искусства, во-первых, полнее, а во-вторых, госфильмофондовская – черно-белая, а "Шинель" была вирирована, там отдельные сцены были окрашены, как часто бывало в немом кино. В Америке сохранился именно вирированный вариант.
– Как получилось, что американская копия – лучшая?
– Когда в 1935 году открылся киноотдел в Музее современного искусства, первый куратор Айрис Берри была одержима задачей собрать главные шедевры мирового кино, ездила в Германию, в СССР, в другие страны, договаривалась. Самое обидное, что о картине Мейерхольда "Портрет Дориана Грэя" так долго шли переговоры, что Мейерхольда успели посадить, фильм ей не послали, а потом он пропал. А "Шинель" была прислана. В Америке ее редко показывали, и она оказалась менее потрепанной. Это нитроплёнка, которая при горении выделяет кислород, и в 50-е годы все старались ее заменять на безопасную. Но при этом качество изображения падало. В России осталась черно-белая копия "Шинели", и как минимум три куска там отсутствуют, а в Америке более полная и с виражом.
– Вы в свое время отдавали дань научному руководителю и первому заместителю директора Госфильмофонда Владимиру Дмитриеву, он действительно много сделал для сохранения и пополнения коллекции?
– Он был образованным, страстным синефилом, знатоком мирового кино, – говорит Петр Багров. – Хотя он почти не говорил на других языках, он ездил на конгрессы FIAF, вел переговоры. Мне один из ветеранов FIAF из Бельгии сказал, что немцы должны поставить Дмитриеву большой памятник в центре Берлина: то, что сохранилось огромное количество немецкого довоенного кино – и Пабста, и Любича, и Фрица Ланга, – заслуга Госфильмофонда и Дмитриева, который обменивался, посылал эти фильмы немцам. То же самое было и с японским кино, и с американским. А взамен он получал редкие материалы, советские и зарубежные фильмы для Госфильмофонда. Я недавно про него разговаривал с Владимиром Опелой. Это бывший директор Чешского киноархива, почётный член FIAF, один из последних легендарных архивистов. Я его спросил, как они общались с Дмитриевым после 68-го года. Он говорит: "Нормально общались. Дмитриев приехал в Прагу и первым делом попросил отвести его на могилу Кафки. Ну, и всё стало понятно".
В России три-четыре человека занимались фильмографией лучше, чем где бы то ни было в мире. Это то, чему надо у русских учиться, а не наоборот. Вот в FIAF такого рода опытом и обмениваются. Я считаю, что для любого архива FIAF – это абсолютная необходимость.
– Сейчас из-за войны эти связи не обрываются?
– На последний конгресс делегация России приехала. То, что не требуются визы для россиян в Мексику, – это оказалось важно. Мы собираемся раз в год каждый раз в другой стране. Когда в 2017 году был конгресс в Лос-Анджелесе, FIAF опубликовал заявление с категорическим протестом против невыдачи виз архивистам из Ирана. Архивисты должны ездить и общаться. Но сейчас FIAF всё-таки больше волнует судьба украинского киноархива. Довженко-центр – замечательный архив, я всегда завидовал их публикациям, абсолютно мирового уровня. Сейчас половина сотрудников ушла в армию, финансирование урезали – деньги уходят на войну. А ещё их решили реструктурировать, что в условиях войны – чистое безумие. Они обратились в FIAF, мы писали письма, даже Зеленскому. И это помогло, пока всё утихло. В FIAF стали искать по мировым архивам редкие и даже утерянные украинские фильмы. Нашли довольно много, начали восстанавливать. Я в этом активно участвую. Но это совершенно не означает, что будет бойкотироваться российский киноархив.
Впрочем, вот один анекдотический пример. Мы работали над реставрацией "Шинели", на деньги одного американского фонда, они предложили восстановить какой-нибудь советский фильм, зная, что я специалист в этой области. Очень трудно в Америке найти деньги на реставрацию любого зарубежного фильма, это дорого, от 50 тысяч до 100, даже больше. Деньги нашлись, я должен был подписать договор. Они позвонили на третий день войны, сказали: сейчас работать с Госфильмофондом нежелательно. И вообще, это русский фильм. Но он снят в 1926 году, один из режиссеров – еврей, родившийся в Киеве, другой – еврей, родившийся в Одессе, Гоголь тоже родился в Украине. И вообще "Шинель" знаменита своим антиимперским посылом. Чего вы еще хотите? В этот же день я встречался с одним из наших главных благотворителей и рассказал ему это как анекдот. Он сказал: "Я дам деньги просто назло им". И оплатил реставрацию двух советских фильмов. И одного немецкого заодно.
– Как будет теперь с международными кинофестивалями – будут ли в них участвовать российские фильмы и актеры?
– Не знаю. Я собирался прошлым летом в Болонье на огромном фестивале архивного кино сделать ретроспективу советского кино 60-х годов, его мало знают за границей, кроме Тарковского. Перед самым моим отъездом в 2019 году у нас на фестивале "Белые Столбы" была программа 60-х годов, мы отобрали только те фильмы, авторы которых живы. По атмосфере это был один из лучших моих фестивалей. Они были в хорошей форме, общались, живые люди. Дальше началась война, и дело не в том, что хотят отменить показ русских фильмов, наоборот, мы что-то показываем, но копии получить невозможно, начались проблемы с таможней. А как вывезти этих стариков? Мы же хотели их пригласить. За последний год человек пять или шесть умерло, хотя многие были бодрые, крепкие – я уверен, общая атмосфера подействовала. Я на это смотрю как историк с горькой усмешкой – к сожалению, все очень закономерно.
– Вы поддерживаете сейчас отношения с коллегами из Госфильмофонда?
– Я совершенно не прерываю общение с теми, кто хочет со мной общаться. Особенно на первых порах со мной советовались по разным поводам хотя бы на уровне того, где что лежит. Опять же, теперь, поскольку у меня есть какая-то роль в ФИАФ, я только буду это поддерживать, главное, чтобы они сами хотели.
– Они не хотят или им не рекомендуют?
– Я стараюсь не задавать этих вопросов. Поскольку я говорю из Америки, а они из Москвы, я стараюсь не ставить их в неловкое положение. Какие-то скользкие темы я стараюсь обходить, кроме как с двумя-тремя очень близкими друзьями. Народ очень напуган, особенно руководители, которые, может быть, были бы неплохими, но поскольку нет почвы под ногами, то непонятно, на что ориентироваться. Я сейчас, будучи в Мексике, познакомился с новым руководством Госфильмофонда. Они подошли, мы вполне дружелюбно поговорили, обсудили какие-то их проблемы. Посмотрим, что из этого получится, но это было цивилизованно.
– Что бы вам хотелось больше всего сделать на новом месте?
– Я так окунулся в работу, что не ставлю глобальных задач. Есть множество архивов, где материалы толком не описаны, не отсмотрены, они, возможно, гибнут – пленка разлагается, это меня очень волнует. А еще больше волнуют материалы, лежащие вне архивов-членов FIAF. В России таких очень много – в институтах, в музеях, в театрах, в частных коллекциях. За границей еще больше. Кто-то сидит и радуется, что на этикетке написано какое-то замечательное название, но если этим не заняться вовремя, ты откроешь коробку, а там труха. Я все время хочу сделать так, чтобы эти материалы оставались на поверхности, чтобы о них не забыли, чтобы они не пропали.
– Как это практически сделать?
– Последнее, что я успел сделать в России, это круглый стол "Кинопленка вне киноархивов" на культурном форуме в Петербурге. Например, в петербургском Первом медицинском институте огромное количество ценнейших научно-популярных материалов, важных исторических свидетельств. И фильмы, снятые в блокаду, которых вообще очень мало, там лежат до сих пор на горючей пленке, которая может на воздух взлететь вместе со всем институтом. В театрах столько всего интересного лежит. В музее Бахрушина в Москве были съемки мейерхольдовских спектаклей, какие-то вообще неизвестны, какие-то есть в интернете в жутком качестве. Их надо в нормальный архив перевезти, новую копию напечатать. Я надеюсь, что в Госфильмофонде при любых политических режимах температурный режим хранения не будет меняться. А вот то, что лежит в условиях исходно непригодных, это все в зоне риска.
– Вы переехали насовсем или при каких-то условиях готовы думать о возвращении?
– Кто же знает? Когда я уезжал, я совершенно об этом не думал. В России меня в архив не звали, а тут позвали – вот о чем я думал. Я себе плохо представляю жизнь без России, без Петербурга в особенности, но вернуться... когда и как?.. Я все время думаю о прошлом, и моя жена любит вспоминать, что когда первая волна уехала в Париж, у них лейтмотивом шло: когда большевики падут, может через два-три года, мы вернемся. Как вы знаете, никто почти не вернулся.
