43-летний антивоенный активист и предприниматель Дмитрий Скурихин 26 июля освободился из колонии в поселке Металлострой. Год назад Ломоносовский районный суд Петербурга приговорил его к полутора годам лишения свободы за повторную "дискредитацию" армии. Скурихин рассказал корреспонденту "Окна", как оказался в касте "опущенных" и что боится вновь попасть в тюрьму.
Текст: Окно
У дверей колонии Скурихина встречали жена, старшая дочь Ульяна и журналисты. Скурихин вышел немного похудевший и без бороды, которую обещал не брить, пока Путин у власти. Обнялся с женой и дочерью и поехал домой в Ропшу. От колонии до поселка всего 60 километров. По пути заехали к сестре и к маме.
Чем известен Дмитрий Скурихин и за что он попал в колонию?
Дмитрий Скурихин – предприниматель из Ленинградской области, владелец нескольких магазинов, бывший сельский депутат, многодетный отец. Стал известен после 2014 года, когда начал выступать против политики Владимира Путина и против военных действий в Украине. На фасаде одного из магазинов в селе Русско-Высоцкое Скурихин постоянно писал высказывания против действий чиновников и войны.
Первое уголовное дело о "дискредитации" армии РФ в отношении Скурихина возбудили в сентябре 2022 года из-за плаката "Идите вы к чёрту с вашей могилизацией", который он также разместил на своем магазине после объявления частичной мобилизации. После возбуждения дела ему назначили запрет определенных действий. В июне 2023 года неизвестные ночью закрасили фасад магазина, на котором Скурихин оставлял антивоенные лозунги и писал названия украинских городов. Еще один плакат с фразой "Прости, Украина" Скурихин сделал к годовщине начала военных действий России в Украине. Дочь Скурихина Ульяна сфотографировала, как ее отец стоит на коленях с этим плакатом возле своего магазина, и отправила фотографию журналистам. Из-за этого плаката следователи возбудили против Скурихина уголовное дело о "дискредитации". Обвинение требовало приговорить его к 2,5 годам тюрьмы за плакат, суд дал ему 1,5 года. Плакат постановили сжечь. С учетом времени, проведенного в СИЗО, в колонии он отсидел семь месяцев.
– В колонии бреют всех. Там были люди упорные, которые бороду не брили по религиозным соображениям, но они из ШИЗО не вылезали, как Навальный. Весь свой срок там сидели фактически. И таких немало. Я побрился еще в СИЗО, и в колонию меня привезли уже без бороды. Было очень смешно, когда принимали заключенных. Майор посмотрел на мое фото с бородой и на меня и спросил у конвоя: "Это что?" Так что от нашего спора про бороду – спорили мы на бутылку виски – мой партнер освободил меня в связи с обстоятельствами, – говорит Дмитрий.
– Многие заметили, что вы не только сбрили бороду, но и похудели. Плохо кормили?
– Ну, конечно, похудел. Это же тюрьма. Но, в принципе, есть можно было то, чем кормили. В отличие от СИЗО, где половина просто несъедобной была, здесь все можно было есть, правда, еда очень однообразная. Никаких овощей, фруктов, никакой молочки. Каша, картошка, хлеб, макароны. И всегда на ужин вареная рыба путассу. Каждый день. Ну вот от такой пищи я и похудел, наверное. Хотя в колонии все равно лучше, чем в СИЗО, потому что больше двигаешься. Можно ходить, физкультурой заниматься и какую-то работу делать. А в СИЗО как в больнице: выйдешь из палаты недолго и обратно. Но там я тоже дурака не валял, читал книжки. И в СИЗО не было психологического давления, которое ко мне применялось в колонии.
– В чем это давление заключалось?
– Меня никто не бил, но при мне как-то избили парня, чтобы показать, что со мной тоже такое могут сделать. Это такая демонстрация была. По лицу не били, чтобы следов не оставалось. Били по корпусу. Парень потом две недели ходил и охал. Хотя в СИЗО в каких-то камерах тоже давление было. Когда я оттуда уезжал, мне на прощание старший из одной камеры сказал, что это такая директива сверху была в отношении меня, чтобы мне тюрьма медом не казалась. А когда приехал в колонию, то с удивлением и шоком обнаружил, что там до сих пор применяются фашистские методы деления людей на касты и сорта. И администрация колонии их культивирует. Смотреть на это было просто омерзительно.
Бороться с "фашистскими методами" Дмитрий пытался, но не смог, а сам жить в соответствии с зоновскими понятиями и делить людей на сорта не захотел. Поэтому попал в касту так называемых обиженных, куда в основном попадают люди, осужденные за изнасилования, или гомосексуалы. Такой переход на низшую ступень уголовной иерархии происходит в связи с каким-то проступком и может сопровождаться соответствующим ритуалом "опускания", но Скурихин говорит, что никакого физического или сексуального насилия над ним никто не совершал. Он "перевел" себя сам.
– Если ты этому противодействуешь, ты это либо побеждаешь, либо сам под это попадешь. Других вариантов нет. У меня не получилось это победить. И я оказался там же. Просто во время обеда сел в столовой за отдельный столик, за которым едят "обиженные", и в каком-то смысле переехал свою тюремную судьбу, стал одним из них. Перестал в представлении этих воровских понятий быть нормальным мужиком. Этим людям плохо на зоне живется. Там куча всяких ограничений. Ты, например, не можешь сдавать белье в общую стирку, а где и как будешь стирать, никого не волнует. Когда отряд идет, ты всегда идешь на некотором отдалении от него. То есть попадаешь в расположение отряда последним. И вся очередь на телефон уже занята, например. То есть ты просто можешь не успеть позвонить. С тобой никто не здоровается и не общается, кроме таких же, как ты. Много всего, в общем. Смешно было читать в характеристике, которую запрашивают для УДО: "Криминальную субкультуру не поддерживает". Зато сама администрация колонии ее активно поддерживает.
Администрация исправительного учреждения и так называемые "блатари", по словам Дмитрия, неплохо разыгрывали роли "хорошего и плохого полицейского": за всяческие поблажки блатные делали то, что было неудобно делать офицерам, перед которыми "ходили на цыпочках", а к другим заключенным относились как к скоту.
В колонии Дмитрий попал в швейный цех, но статус "неприкасаемого" и запрет садиться за швейную машинку, за которой работают "нормальные мужики", избавили его от необходимости шить форму военным, чему активист был очень рад: делать бы он это точно отказался и попал бы в карцер. За все время отсидки он там ни разу не был и по возможности старался не нарушать распорядок.
На промзоне он работал уборщиком и в свободное время читал книжку, если ее удавалось проносить с собой, спрятав в одежде. Самым тяжким для него было огромное количество свободного времени, в которое ты ничего не можешь делать, говорит Скурихин.
– Работы у меня было немного. Утром убрался, вечером убрался, душевые с туалетами вымыл, и все. Все остальное время ты тупо сидишь в комнате, где есть только стул и стол. По 8–10 часов. Спать тебе нельзя, есть тоже.
За время отсидки Дмитрия Скурихина в ИК №5 вербовщики Минобороны приезжали каждые две недели за заключенными, которых потом отправляли на войну в Украину. Соглашались ехать воевать в основном те, кому оставалось сидеть больше трех лет. Моральная сторона проблемы, по словам Дмитрия, никого не волновала, хотя в колонии были и те, кто поддерживал его антивоенную позицию.
– Я много раз слышал: "Да, молодец, мы тебя поддерживаем", а такого, чтобы сказали: "Ты тут с ума сошел, Скурихин", – не было ни разу. Никакого негатива по этому поводу в мой адрес никогда не было. Все знали, за что я сижу. Там все знают, кто за что сидит, – говорит Скурихин. – Я, когда в колонию попал 25 декабря, расчертил себе календарь и каждый день отмечал. Понимаю теперь, как себя чувствуют политзаключенные, которым сидеть по 10–15 лет. Это просто какой-то кошмар. Но мне родные писали письма, пока не было телефонной связи. А потом я связь наладил, хоть это было и непросто. Жена два раза ко мне приезжала на длительные свидания. Мы прекрасно время провели.
– У вас была возможность следить за новостями?
– У меня было несколько замечательных людей, которые мне рассказывали что-то в письмах. Одна дама из Ростова-на-Дону и журналисты из Москвы. Они писали в письмах про космос что-нибудь, про цифровую индустрию, про биоинженерию. Можно было про политику в Америке или Израиле. Но про российскую политику там ничего не было. Потому что цензор не пропустил бы просто. Я только про Навального узнал в день его смерти, потому что новость передавали по радио в трехчасовых новостях. Ужасная трагедия, преступление. Но я был внутренне готов к этому, потому что предполагал, что такое может случиться. Но больше ничего о произошедшем за это время я не знаю. Вот сейчас надо будет садиться, наверное, и все читать. Я вообще просто из жизни выпал. Детей не узнал. Мне жена дала фотографию, и у меня на мгновение мелькнула мысль: "Зачем она мне какую-то чужую девочку показывает". А это моя младшая дочь.
Я пока не знаю, как жить дальше, если честно. Молчать нельзя и говорить тоже нельзя. У меня нет ответа на этот вопрос. Назад в тюрьму я точно не хочу. Знаете, я пока сидел, что-то такое вроде формулы придумал, чем можно измерить свободу слова – годами, которые ты за нее сидишь. Я вот отсидел за пару слов, сказанных честно. Пока меня везли домой и что-то рассказывали, мне вспомнился рассказ Аркадия Аверченко, который мне жена передала в СИЗО. Про человека, которого посадили в психиатрическую лечебницу до начала революции, а выпустили уже после. Он предлагает тому, кто его забрал, заехать в магазин и в ресторан, но выясняется, что ни магазинов, ни ресторанов больше нет. И рассказ заканчивается тем, что герой просит отвезти его назад, в сумасшедший дом. Вот я и думал, как бы мне на месте этого героя не оказаться. Хотя туда, где я был, лучше, конечно, не возвращаться.
В январе 2024 года глава Следственного комитета Александр Бастрыкин рассказал, что за два года войны ведомством было возбуждено 273 дела о "фейках" об армии и 81 — за дискредитацию армии. По этим статьям в суд отправлено 134 и 44 дела соответственно, фигурантами дел по двум статьям в общей сложности стали 181 человек.
9 лет колонии получила кулинарный блогер Ника Белоцерковская, сделавшая публикации о бомбардировке родильного дома больницы в Мариуполе и убийстве мирных жителей в Буче. За то же самое журналиста Александра Невзорова приговорили к 8 годам тюрьмы. И Белоцерковская, и Невзоров находятся за пределами России.
8 лет колонии за "фейки" об армии получил бывший полицейский Олег Кашинцев, написавший, что российские военные убивают, пытают и насилуют мирных украинцев, а также занимаются мародерством. Журналистку Марию Пономаренко за посты о жителях Мариуполя, погибших во время бомбардировки городского театра, приговорили к 6 годам тюрьмы.
Людей с антивоенной позицией не только сажают за решетку, но и отправляют на принудительное психиатрическое лечение. Петербурженку Викторию Петрову приговорили к шести месяцам принудительного лечения в психиатрическом стационаре общего типа.
