Российские вузы избавляются от нелояльных преподавателей – многие становятся неугодными из-за своих либеральных взглядов или из-за сотрудничества с организациями, признанными нежелательными или иностранными агентами. Некоторые преподаватели увольняются сами, тяготясь изменившейся в учебных заведениях атмосферой. Корреспондент Север. Реалии поговорил с несколькими, уже бывшими преподавателями петербургских вузов – о том, почему они больше не учат студентов и что будет с российской высшей школой, когда все несогласные уйдут.
Юлия Бояринова биолог, до конца июня она еще преподает в Петербургском университете, но заявление об уходе уже подала.
– Мне просто плохо становится, когда я думаю о том, сколько преподавателей университета, включая заведующего нашей кафедрой, подписало все эти письма за Путина, – рассказывает она. – И еще одна история на меня очень подействовала: у нас же чуть не исключили 20 студентов, которых задержали на антивоенном митинге. Только благодаря шуму, петициям, а главное, благодаря адвокатам их удалось оставить. Адвокаты раскопали в уставе университета фразу – что административные нарушения могут быть препятствием для учебы только в том случае, если они были совершены на территории университета, а тут и близко такого не было. И все равно им влепили выговоры, но хоть отчислять не стали. Мы очень переживали за этих студентов, это была совершенно ужасная история. Мои студенты ведь тоже ходили на эти митинги, но им повезло, никто не попался – они потом рассказывали, что очень быстро бегают. К счастью, мы с ними оказались единомышленниками, да и все вокруг нормальные люди, я даже думаю, что нет никаких 80%, поддерживающих все это. Я с огромной радостью написала заявление об уходе.
Людмила Хут, доктор исторических наук, профессор кафедры всеобщей истории Адыгейского госуниверситета, подписала Открытое письмо российских ученых и научных журналистов против так называемой "специоперации" в Украине. Через несколько дней она написала на своей странице в фейсбуке пост "Я СВОБОДЕН", в котором объяснила, почему уходит из университета, в котором работала с 1979 года: "Ухожу по собственному желанию. По собственному осознанному желанию. Это моя плата за право говорить то, что я считаю нужным, не подставляя других. Пока я не представляю, как буду жить без своих студентов… Но на другой чаше весов – то, что все равно перевесило бы бывшее в моей прежней жизни". Людмила Хут поблагодарила своих коллег – и тех, которые ее поддержали, и тех, которые объяснили, что нельзя получать деньги из бюджета, и иметь мнение, не совпадающее с "генеральной линией партии", а в конце заметила, что теперь ей не стыдно будет смотреть в глаза своей маленькой внучке.
Но далеко не всегда уход из вузов бывает добровольным.
"Уважаемая Елена Александровна, направляю Вам скан-копии заявлений об увольнении. Заявления о приеме на дистанционный трудовой договор не поступало" – вот такое уведомление я получила от управления персоналом Вышки. После 16 лет работы. Это, конечно, вранье. Заявление об увольнении было написано при условии, что со мной заключается дистанционный контракт (в части преподавания). И заявление на дистанционный контакт, конечно, было. Из серии: чем больше узнаёшь людей, тем больше нравятся собаки" – написала на своей странице в фейсбуке Алена Вандышева, эксперт Transparency International в России, в недавнем прошлом – сотрудница Департамента политологии и международных отношений Высшей школы экономики в Петербурге.
– У нас сейчас интенсивно перерабатывается законодательство об НКО – иностранных агентах, а я уже давно, с 2010 года сотрудничаю как эксперт с Transparency International, – замечает Вандышева. – И когда приняли закон о физических лицах, аффилированных с иностранными агентами, и когда началась война, я приняла решение временно уехать в Грузию, потому что появились разные опасения. Я пришла к директору и сказала, что не могу больше занимать должность ученого секретаря. По преподаванию я к тому времени фактически уже выполнила свои обязательства, а дистанционный трудовой договор у нас уже давно практиковался. Мне сказали: оформляйте договор в отделе кадров. Я отдала два заявления, одно об уходе с должности преподавателя, другое – о переходе на дистанционный контракт. Первое заявление было условием для заключения такого контракта. Я была уверена, что продолжу преподавать в Вышке, у меня всегда очень хорошо складываются отношения со студентами. Но когда я приехала в Грузию, мне в тот же день позвонили и сказали, что дистанционный договор со мной заключен не будет. Я спросила о причинах, мне ответили: ваша кандидатура не согласована в Москве. Это очень странно, потому что Москва не согласовывает решения Петербургского кампуса, это обособленная структура. Тогда я попросила прислать мне оба моих заявления и письменно объяснить причины отказа. Целый месяц коллеги молчали, потом прислали копию заявления об увольнении, написав, что заявления на дистанционный контракт не поступало. После 16 лет работы я обнаружила, что коллеги не соблюдают элементарные правила – не говорю о выполнении обещания, но прислать копии документов, касающихся работы, – это обязанность работодателя.
– То, что произошло с вами, – это единичный случай или можно говорить о тенденции?
– Мне известно о нескольких таких случаях и о том, что решения, заключать или не заключать дистанционный контракт, принимаются очень выборочно, никакой внятной политики здесь нет. Мои коллеги по факультету тоже хотели бы это понять, ведь я была заместителем декана, у нас сложился замечательный коллектив. Они спрашивали руководство, почему со мной не заключили контракт, но внятного ответа не получили. Хотим – заключаем, хотим – не заключаем, общих рамок нет, есть усмотрение. Что за этим стоит, мы не знаем, система абсолютно непрозрачна. Похоже, что тут руководствуются личными представлениями, а не интересами студентов и университета.
– А у вас самих есть догадки, за что от вас предпочли избавиться?
– Единственное объяснение – моя работа с НКО – иностранном агентом. Ну, и война: мне довольно трудно не выражать свою позицию, практически невозможно. Наверное, это сыграло свою роль.
– А вы выражали свою позицию в разговорах со студентами?
– Да. Я преподавала международное право и вводный курс права для первокурсников-политологов, а перед отъездом вела предмет под названием "Стратегия антикоррупционной политики в сравнительной перспективе". Мои предметы связаны с анализом права, информационной политики. Обсуждая их, я просто не могла обойти вопросы о том, почему идет такая блокировка информационных ресурсов, или о том, какие инструменты используют в своей работе следователи.
– Вообще, уже сравнительно давно, до войны, мы слышали о фактическом разгроме гуманитарных направлений Вышки в Москве, но в Петербурге, кажется, такого не было?
– Да, у нас таких громких историй, как закрытие программы по правам человека, не было. Это знак времени – права человека стали невостребованным институтом. Хотя и в Петербурге были неприятные вещи – например, увольнение Дмитрия Дубровского. Он вел курс и у нас, и в Москве, но ученый совет, не давший добро на заключение с ним контракта, был московский.
Эта история действительно весьма показательна. В первый день так называемой спецоперации историку, этнологу, правозащитнику Дмитрию Дубровскому не продлили контракт в Высшей школе экономики. Правда, он еще довольно долго числился доцентом кафедры публичной политики в московском департаменте политики и управления Высшей школы экономики. О том, что он больше не будет преподавать в "Вышке", сообщила на своей странице одна из его студенток Верена Подольская, которая написала, что он преподавал "как есть, без цензур и всего прочего, что сейчас ожидается. С примерами из окружающей действительности. Я знаю, что многие поступают или приезжают на семестр в наш университет, чтобы учиться у него, писать с ним диплом. И я отлично их понимаю, сама меняла учебный план и жертвовала курсом своей программы, чтобы пойти к нему".
Дмитрий Дубровский читал в НИУ ВШЭ курсы "НКО и права человека", "Права меньшинств в сравнительной перспективе", "Права человека в авторитарных обществах", "Спор о правах человека: политические, культурные и социальные вызовы правам человека в теории – и на практике", "Введение в академические права и свободы".
– Мое увольнение – это торжество замкнутой, непрозрачной системы и абсолютно стерильной в плане участия самого преподавателя в принятии решений, – говорит Дубровский. – Договор со мной прекратили на основании одного письма человека, возглавляющего департамент. Решение выглядит как длинная цепочка согласований, ни в одном из которых мне не дали права выступить. Я обратился с письмом к ученому совету, но меня на него не пригласили, лишили слова и тут. Часть членов совета отказалось голосовать, потому что все это – неслыханное нарушение процедуры.
По словам Дмитрия Дубровского, ему было сказано, что он уехал из страны и поэтому не сможет читать лекции офлайн, хотя он в то время никуда не уезжал, а до ограничений, связанных с пандемией, каждую неделю приезжал в Москву для чтения лекций и общения со студентами.
– Все мои онлайн-курсы возникли после решения прежнего ректора Кузьминова, они могут идти только онлайн, потому что читаются для студентов разных кампусов. То есть мне поставили в вину чтение онлайн того, что офлайн читать невозможно – и не дали ничего объяснить ученому совету. Кроме того, мне не согласовали дистанционный контракт – солгав, что они этого не делают, хотя мне известно, что это не так. Все это я потом буду рассказывать в суде. Но это произошло не только со мной, но и, например, с уважаемым преподавателем юридического факультета Ильей Шаблинским. Причем его, человека с 28-летним стажем преподавания во ВШЭ, держали на годовых контрактах, это хамство – значит, ВШЭ нельзя доверять как работодателю.
– Как вы считаете, в чем причина такого отношения к вам и вашим коллегам?
– Я считаю, что Илья Шаблинский пострадал за свою критику в сфере прав человека и за критику поправок к Конституции. Я мог пострадать за что угодно, на мне, как говорится, пробы ставить негде. Я посылал своих студентов на стажировку к иностранным агентам – то есть в правозащитные организации, которые потом объявили иностранными агентами. Объявили буквально всех, кроме МХГ (Московская Хельсинкская группа. – СР). А ВШЭ заявила, что посылать туда студентов не рекомендуется. Не рекомендуется в нынешней ситуации – значит категорически запрещено. Я имел в прошлом контакты с Бард-колледжем, объявленным нежелательной организацией, был стипендиатом еще одной нежелательной организации, получал гранты от фонда Сороса. Помните, как Швейка обвиняли в куче преступлений, включая государственную измену, и когда его прокурор спросил – хватит ли, тот сказал: спасибо, излишество вредит. Ну, и, конечно, я публично критиковал Высшую школу экономики за предыдущие увольнения, например Гасана Гусейнова, за закрытие DOXA. В каком-то смысле я их понимаю – я у них бельмо на глазу, и я им не очень нужен: зачем сейчас студентам преподаватель, который читает только на английском языке, который был лучшим преподавателем 2021 года? Глупости все это, иностранные студенты теперь не нужны – они просто не приедут больше, разве что из Китая и Вьетнама. У меня вон студент из Сингапура сказал: я пошел, потому что со страной-агрессором больше не хочу иметь ничего общего. Ну, и войну я осудил, и подготовку к ней тоже.
Алена Вандышева считает, что атмосфера в Высшей школе экономики стала меняться еще около двух лет назад, после запрета преподавателям и студентам выражать свою политическую позицию даже в соцсетях.
– Такой запрет сейчас действует, он даже включается в трудовые договоры, у каждого написано, что свою политическую позицию нельзя выражать, если есть связь с университетом, – замечает Вандышева. – При этом мы понимаем, что в отношении кого-то санкции могут не последовать, а в какой-то удобный момент выражение позиции может стать поводом для увольнения или непродления контракта. С началом войны, с принятием закона о фейках, всего этого вала законодательных инноваций, преподавание общественно-политических и гуманитарных наук приняли на себя этот удар – многие темы, которые мы поднимаем, оказались под запретом. Кто-то их еще обсуждает, а кто-то включает самоцензуру, не хотят рисковать, понимая, что в случае чего студенты могут сообщить администрации – и такие случаи уже есть. Это очень сложная ситуация этического выбора: или ты преподаешь как раньше и серьезно рискуешь, или ты меняешь содержание своих курсов, так, чтобы в них не осталось опасных тем. Для меня совершенно неприемлемая ситуация – если мы не можем называть вещи своими именами, то странно кого-то чему-то учить. Раньше у нас однозначно подвергалась вымыванию тема Крыма, здесь разных позиций не предполагалось, иначе – уголовная ответственность. А сейчас мы же видим, какие уголовные дела возбуждаются – когда человек просто раздает книгу Оруэлла "1984", когда люди стоят с цитатами из Льва Толстого или за повязанную ленточку. Или, например, я в рамках курса международного права могу рассказывать об оказании гуманитарной помощи во время военных конфликтов, Это сложная пограничная тема: иногда такие действия могут трактоваться как содействие террористическим группировкам, но, конечно, хочется, чтобы студенты об этом знали. Или вот еще одна их моих тем – антикоррупционная политика. Алексей Навальный и ФБК у нас признаны экстремистами, "Команда 29" признана нежелательной организацией, и получается, что многие расследования и мониторинги просто нельзя упоминать. По моей оценке, вклад этих организаций может быть позитивным, но такая оценка уже невозможна.
– Наверное, это касается всех нежелательных организаций?
– Да, и в большой степени тех, что признаны иностранными агентами. У студентов разная позиция, но если есть генеральная линия, исключающая иное мнение, то отход от нее кем-то воспринимается как нарушение, и тут возможны доносы. Кто-то будет рассматривать их именно как доносы, а кто-то – как сообщение о нарушении. Мне сложно осуждать студентов – ведь такое поведение поощряется, а потом, кто-то действительно верит, что происходящее сегодня нужно для России. Но все это будет очень существенно влиять на содержание курсов, особенно связанных с международным правом, международными отношениями. Уже сейчас любое взаимодействие с зарубежными партнерами может восприниматься как подозрительное.
– Мы знаем много примеров, когда из вузов изгоняются блестящие преподаватели, весь Свободный университет составлен именно из них. Как, с вашей точки зрения, этот процесс влияет на российскую высшую школу?
– Если взять пример той же Вышки, то она теряет свою репутацию вуза, который всегда держался за своих преподавателей, создавал им условия для развития. Но, я бы сказала, что инициатива тут идет не от Вышки, к таким неприятным изменениям ведет общая канва политических событий. Получается, что свобода мысли невыгодна, свой взгляд невыгоден. У государственных вузов мало источников финансирования, кроме бюджета, и чиновники стали подчеркивать: раз ты получаешь деньги из госбюджета, ты не должен критиковать действующую систему. Это мне кажется самым страшным заблуждением. То же касается и патриотизма – для меня это не то, что люди на всех уровнях говорят, что все прекрасно, с моей точки зрения, стране нужна критическая оценка ситуации и предложения по исправлению того, что не получается. И если отбор преподавателей будет идти по принципу лояльности, думаю, это скажется очень негативно. Ведь лояльность позволить сохранить стабильность на короткое время, но не даст никакого развития. Российская наука лишилась многих зарубежных партнеров, это уже очень ощущается, обмена знаниями нет. Курс на изоляцию ударит в первую очередь по студентам, по интеллектуальному капиталу страны. Все это мы уже проходили, это однозначно не работает, и мне странно, что кто-то призывает к этому вернуться. Мы гордимся Победой и Гагариным – а дальше что? Для инноваций нужна среда, обмен знаниями, совместные проекты, а иначе результаты будут не высокие, а средненькие. Если в науке останутся люди, готовые промолчать, не имеющие своего мнения, это будет настоящей интеллектуальной катастрофой.
Корреспондент Север.Реалии послал запросы в Департамент политологии и международных отношений (Санкт-Петербург) и в Департамент политики и управления (Москва) Высшей школы экономики – о том, почему Алене Вандышевой и Дмитрию Дубровскому отказано в заключении дистанционных договоров. Ответ пока пришел только из "Вышки", в нем говорится, что комментировать трудовые отношения с сотрудниками вуз считает некорректным, что "все решения о возможности удаленной работы принимаются индивидуально", и что сегодня "дистанционно работают лишь отдельные сотрудники в силу особых обстоятельств..., преимущественно иностранные преподаватели". Почему к уехавшему из страны сотруднику не могут быть применены те же правила, в ответе не сказано.
