Петербургская художница Евгения Исаева в конце марта в центре города провела акцию в знак несогласия с войной России в Украине "Сердце кровью обливается": девушка встала на ступеньки Городской думы, одетая в "окровавленное" белое платье. За акцию художницу арестовали на 8 суток. Север.Реалии поговорил с Исаевой об аресте и о том, нужно ли сейчас уезжать людям, которые выступают против войны.
После начала войны с Украиной Исаева устроила перфоманс в центре Петербурга. Она оделась в белое платье, облитое "кровью". На ступеньках Городской думы, где стояла Исаева, она расстелила полотно, на котором было написано: "Я чувствую, что бесполезно призывать к разуму. Поэтому обращаюсь к вашим сердцам. Каждый день в Украине погибают женщины, дети, старики и старушки. От бомбежек, голода, невозможности выбраться из-под завалов или достать лекарства. Их могилы с самодельными крестами чернеют во дворах и на детских площадках. Тысячи раненых и изувеченных, миллионы поломанных судеб. Если вы находите этому оправдание, значит ваше сердце ослепло. Найдите в себе силы на милосердие и сострадание, не поддерживайте кровопролитие!"
Акция продлилась всего 10 минут, Исаеву задержали полицейские, потом ее арестовал суд на 8 суток по статье о мелком хулиганстве. Наказание она отбывала в спецприемнике на Захарьевской улице в Петербурге.
– Моя акция "Сердце кровью обливается" была для меня неким опытом свободы. С 24 февраля я не могла нормально жить, плохо себя чувствовала, первый раз за много лет ко мне вернулись панические атаки. И этот жест, по сути, помог мне самой, как ритуал – мне стало легче, – рассказывает Евгения Исаева корреспонденту Север.Реалии.
– Кто-то продолжает жить как жил – делает свои проекты, старается не замечать происходящего, ведь у нас не падают ракеты на дома. Как общаться с теми, у кого "сердце кровью НЕ обливается"?
– Я не общаюсь с теми, кто не близок. Я категоричный человек, сейчас для меня есть черное и белое. Моего президента застрелили на мосту 7 лет назад (политика Бориса Немцова. – СР). У меня такое чувство, что мы живем в античном или библейском мифе, где происходит некая кристаллизация, высвечивание истины – отношений, понимания, правды. Я уверена что мы переживем этот ужас. Если до 24 февраля мне казалось, что все это будет тянуться вечно, то теперь я уверена, что нет. Не поддерживает происходящее 25 процентов россиян – это почти 35 миллионов. И это немало. Пропаганда пытается убедить общество, что такие, как мы, сошли с ума. Но я не сошла с ума. И полицейским в отделении я говорила, что нас рассудит история и все это случится достаточно быстро.
– Искусство способно поменять что-то в жизни?
– Художники всегда возмутители общественного спокойствия, даже когда потом становятся классиками. Вот Дюрер, к примеру. Он первый сделал автопортрет анфас. Сейчас это воспринимается как само собой разумеющееся, а ведь анфас раньше писали только лики святых, а не людей. Он первый изобразил так себя. И это был вызов. Люди искусства – это те, кто задают дискурс и заставляют возмутиться, задуматься. Искусство и наука ищут ответы на незаданные вопросы. Мне кажется, конечно, что еще очень важно воображение: в системе работают люди без воображения, без абстрактного мышления – и это очень заметно. В отделении они пытались меня убедить в однолинейности происходящего. А я им говорила, что есть ваше мнение, а есть мое, и оно другое, и это нормально. И вообще нормально жить в мире, в котором разные мнения – вот это, мне кажется, всем нужно понять. Мое поколение выросло в этой свободе.
– Можно ли сейчас в России делать какие-то проекты и не бояться?
– Мы тут все как заложники системы, но если опустим руки, то вся эта чернота и серость нас поглотит, сожрет. Но существуют абсолютные истины, о которых мы можем и должны говорить. Да, в какой-то степени теория малых дел потерпела фиаско – мы делали, но делали недостаточно, раз сейчас у нас вот это вот все. Так надо делать сейчас. Сейчас самый лучший момент делать и не опускать руки, помогать друг другу, а копание в себе и чувство вины, на мой взгляд, непродуктивно.
– Какие условия были в изоляторе временного содержания?
– В ИВС на Захарьевской была двухместная камера. По сравнению с отделением полиции, где я провела двое суток, там было очень хорошо. Соседкой моей была девушка, которая получила административный арест за драку с мужем, у нее был синяк под глазом. Она перекрикивалась с мужем, которому дали 10 суток административного ареста. Ей дали семь – дрались-то вместе. У нас там были прогулки. Когда мы гуляли с девочками и общались, она говорит: "А мы тут с мужем вместе сидим". Девчонки сразу: "Вас вместе на антивоенном митинге задержали?" Она застеснялась даже – она среди нас была одна неполитическая.
– Расскажите о своей семье.
– По маминой линии у нас свое место на Волковском кладбище. Самая старая могила – Аполлона Аполлоновича Александрова, он умер в 1866 году, а в жизни был кем-то вроде завхоза в Александринском театре. В общем – около искусства, и у меня большая семейная история по материнской линии. Часть родных – из Украины, например, мой предок – известный художник Иван Семенович Макухо-Макушенко, народный художник Украины. Потом фамилия распалась на Макуху и Макушенко. По папиным предкам (отец Жени – Максим Исаев, художник, режиссер, актер, драматург, основатель и постоянный участник "Инженерного театра АХЕ". – СР) у нас еврейская линия, могилы на Преображенском кладбище. Есть семейная легенда, что из Гомеля в Петербург сбежали юная девушка, дочь богатого раввина, и революционно настроенный бедный еврейский юноша – так эта линия началась здесь. Сохранились дома семейные альбомы, смотришь довоенные фотографии и видишь, как все меньше и меньше на снимках становилось мужчин – репрессии и война, люди исчезали, погибали. Я очень хорошо чувствую двухсотлетнюю историю отношений моей семьи с Петербургом. Сидя в ИВС, я читала тексты Иосифа Бродского, у него была мысль, что в Петербурге показывают дом, где жил Достоевский, и тут же показывают дом Раскольникова. И это все равновелико – жизнь и литература. Мне повезло с учителями в школе, с учительницей по литературе – поэзия Серебряного века была и есть со мной. Роман с городом – это часть моего мифа, я рисую Петербург, я пишу о нем, он для меня друг, любимый, собеседник, я чувствую себя его частью. И у меня нет пассионарности отъезда: где родился, там и пригодился.
– Оставаться или уезжать – вы задавали себе этот вопрос?
– После распада Римской империи наступили Темные века, когда пропала письменность: все настолько разрушилось, что люди разучились писать, забыли эти знаки. Но потом письменность вернулась, возникла вновь. И вот сейчас очень важно через Темные времена пронести свет. Не все уедут. Здесь есть дети, они станут молодыми людьми. Я выросла на культуре свободных девяностых, слово "свобода" было везде, и это была огромная ценность. И очень важно эту свободу нести. Даже если все запретят, надо оставаться свободным.
