Экс-глава петербургского штаба Алексея Навального Ирина Фатьянова уехала из России, хотя ранее не раз говорила, что покидать страну не намерена даже из-за уголовного преследования. В интервью корреспонденту Север.Реалии она рассказала, почему все же передумала.
Ирина Фатьянова руководила штабом Навального (штабы Навального признаны экстремистскими организациями в России. – СР) в Петербурге с ноября 2019 года до его закрытия в 2021 году. После ухода из штаба Навального активистка участвовала в выборах депутатов в Законодательное собрание Петербурга. Но за два месяца до голосования Фатьянову, как и других бывших волонтеров штабов Навального в российских городах, сняли с выборов под предлогом связи с экстремистской организацией.
– Вы неоднократно ранее говорили, что не собираетесь уезжать из России. Что изменилось?
– Я думаю, что последний камень, который вколотился в решение, – это СИЗО, в которое отправили Лилию Чанышеву (бывшую главу штаба Навального в Уфе, против которой возбудили уголовное дело о создании "экстремистского сообщества" . – СР). Даже когда ее отправили в ИВС, я была уверена, что будет домашний арест. У меня были некоторые иллюзии, что в такой патриархальной стране, как Россия, к человеку женского пола отнесутся как-то более лояльно. Срок по статье серьезный – 6–10 лет, и отправление в СИЗО говорит о том, что каким-то условным сроком это вряд ли может закончиться. После того, как ее отправили в СИЗО, я несколько дней подумала и быстро уехала. С того момента, когда штабы признали экстремистской организацией, появилось это дело, которое возбудила прокуратура Москвы, я впервые задумалась об эмиграции.
Когда я приходила работать в штаб, я была готова к допросам, обыскам, уголовному делу, которое может закончиться условным сроком или штрафом. Но с каждым месяцем, особенно после того, как отравили Алексея Навального, красная линия у меня отодвигалась все дальше и дальше. Когда я участвовала в выборах, было либо все, либо ничего. И, оставаясь в России, я понимала, что это может закончиться сроком. В этом случае для меня это было адекватной ценой. Просто речь тогда не шла про такие долгие сроки.
После выборов многие рассчитывали на какое-то спокойное время, но стали гайки окончательно закручивать
Одно дело – 1–3 года, в крайнем случае 5 лет, а другое дело – 6–10. У меня взрослые родители, а если сидеть по экстремистской статье в колонии в такое время, то есть вероятность, что я выйду из тюрьмы и их не увижу. Находиться за границей для меня более адекватный вариант. Моя красная линия была – 6–10 лет. Просто казалось, что такие посадки начнутся совсем не скоро, и они начнутся тогда, когда какой-то политик перейдет дорогу каким-то своим конкретным действием. После выборов многие рассчитывали на какое-то спокойное время, но гайки окончательно закрутили. Поэтому я уехала... Таких, как Лилия Чанышева, работавших в штабе несколько лет, в России осталось немного. Материалы ее уголовного дела, которые есть в социальных сетях и СМИ, говорят о том, что все дело построено, по сути, на доносах нескольких "стукачей" или допросах, где не брали 51-ю статью Конституции, и преступной деятельностью называется просто участие в выборах или организация массовых мероприятий, в том числе даже разрешенных, которые были на протяжении всей деятельности штабов. Чтобы слепить такой материал, ничего особенно и не требуется, можно подставить фамилию любого координатора из решения Московского суда о признании экстремистской организацией.
– Не разочарованы ли в вас бывшие волонтеры штаба Навального в Петербурге, ведь они остаются в России с риском уголовного дела...
– Самое ужасное во всей ситуации, что непонятно, куда упадет в следующий раз, на кого укажет стрелка. Не было никакой негативной реакции, многие из них мне писали уже давно, чтобы я уезжала, и они беспокоятся. Волонтеры безумно счастливы, что я в безопасности, им грустно, что это случилось, они скучают.
– Вы были человеком, который активно участвовал в политической жизни Петербурга, теперь вы сломались?
– Мне сложно ответить на этот вопрос. Мне кажется, на него как-то со стороны лучше отвечать, сломалась я или не сломалась. Морально точно нет, я в любом случае все, что смогу сделать, находясь за границей, безусловно, буду делать. Буду писать о петербургской политике, участвовать в общественных и политических проектах, где это возможно делать дистанционно. Другое дело, что заниматься публичной политикой, быть полноценным публичным политиком, находясь за границей, достаточно сложно. На некоторые вещи у меня просто не будет морального права – призывать выходить на улицы. Через какое-то время ты немного теряешь связь с действительностью, не понимаешь, что происходит тут, на земле, и читаешь об этом только в новостях, а это немного искаженная картинка. Лично про себя я могу сказать, мне не кажется, что я сломалась. У меня много мотиваций, сил и веры в хорошее, ее ничем не истребить. Просто сейчас такие обстоятельства, что для моих близких мое сидение в тюрьме шесть лет и больше ничего не даст, и для людей, которые являются моими сторонниками, были волонтерами на моей кампании, это тоже ничего не даст. Это такое стратегическое отступление.
– Исходя из событий последнего года, вам не кажется, что протестное движение в России прекратило активное существование?
Власть сделала все, чтобы политика ушла из легального поля
– Да, временами настроения очень депрессивные, и я пытаюсь иногда делать детокс от новостей, потому что иначе грустно и тяжело. Власть сделала все, чтобы политика ушла из легального поля, и мы видели это по последним выборам. Сильных политиков, большую их часть, не допустили до выборов, мы движемся по белорусскому сценарию. Но мое мнение такое: свято место пусто не бывает. Я уехала, уехали другие политики, но появятся новые, да, в тех обстоятельствах, которые есть. Может быть, они не будут так радикально высказываться, но будут тех же политических взглядов, демократических, будут хотеть изменений для страны. И когда эти изменения станут возможными, собственно, они и расцветут, эти политики.
– На ваш взгляд, почему в России сегодня нет активного протеста?
20 лет было положено Путиным на то, чтобы создать такую ситуацию в стране
– Винить людей достаточно сложно. У кого будет желание ходить на выборы, на которых нет конкуренции? Власть сделала все, чтобы перечеркнуть интерес к политике и не допускать сильных конкурентов ни на президентских выборах, ни на губернаторских. Откуда у людей будет желание ходить на выборы? Я их прекрасно понимаю. Прекрасно понимаю тех, кто донатит "ОВД-Инфо" (включен в реестр СМИ-иноагентов. – СР) и разным правозащитным организациям, но сам не выходит на митинги, потому что его могут уволить, забрать в армию. 20 лет было положено Путиным на то, чтобы создать такую ситуацию в стране. Мы видим, что очень сложно предугадать протестную активность. Кто-то мог подумать разве, что будет такой большой ажиотаж вокруг вырубки сквера в Екатеринбурге или в Хабаровске в ситуации с арестованным губернатором Фургалом? Очень сложно предугадать, что действительно людей доведет до такого состояния, когда они уже не смогут терпеть. И конечно, в этом виновата власть, никто другой. Я уверена, что все изменится, что люди не могут терпеть долго, что где-то будет этот спусковой крючок. Очень бы не хотелось просто, чтобы власть довела страну до такого состояния, когда всем станет жить настолько плохо, что будет плевать, на кого менять Путина, это может плохо закончиться. Но к этому, как мне кажется, все идет.
– Как происходящее в России можно изменить и кто этим должен заниматься?
– У меня нет какого-то специального рецепта. Я думаю, что если бы он был, все было бы уже давно иначе в нашей стране. Когда у какого-то весомого количества людей в обществе станет высоким запрос на перемены, то эти люди будут нашу страну развивать.
– То есть сейчас у людей нет запроса на перемены?
Люди все еще думают, что "меня это не коснется, мне важнее, чтобы у меня было все хорошо в семье, чтобы мне хватало на продукты и была работа"
– Запрос есть, но он недостаточно высок. Мы видим, сколько людей выходят на улицы, если взять январские, апрельские акции. Да, действительно, в крупных городах людей было много, и в городах не центральных, но это все равно недостаточное количество. Значит, люди все еще думают, что "меня это не коснется, мне важнее, чтобы у меня было все хорошо в семье, чтобы мне хватало на продукты, чтобы была работа". Но в какой-то момент станет настолько противно жить в сложившихся обстоятельствах, что этот запрос будет выше. По моим ощущениям, запрос на перемены сейчас действительно высокий, но он пока недостаточен для изменений.
– Что должно измениться, чтобы этот запрос стал выше и привел бы к изменениям?
– Это палка о двух концах. Мне кажется, если мы хотим какой-то положительный исход, то более реальная картинка – это когда люди станут очень плохо жить, когда они почувствуют это на своем кошельке, на уровне жизни. Но в идеале, конечно, должно работать просвещение, это игра вдолгую. Люди должны понимать свои права, осознавать их. Конечно, никакое телевидение сейчас, которое смотрит большинство людей, на это не направлено, но все больше людей уходят в интернет. Мне кажется, люди, которые занимаются просветительскими проектами, должны делать свою работу, чтобы больше людей понимали, как правильно надо, на что они имеют право.
– При каких условиях вы вернетесь в Россию?
– Я очень сильно хочу вернуться. Если ситуация не изменится, а уголовные преследования продолжатся, возвращаться не стану. Если я почувствую, что опасности для меня нет или она мала, то буду думать насчет того, чтобы вернуться. Мне очень бы хотелось сделать это как можно скорее.
