Коммунальная квартира в Петербурге, где жил знаменитый писатель Сергей Довлатов, выставлена на продажу за 200 миллионов рублей. Корреспондент Север.Реалии выяснила, почему, если ее продадут, с идеей музея-квартиры писателя придется распрощаться.
200 миллионов рублей запросили за семикомнатную коммунальную квартиру на улице Рубинштейна, 23, в Петербурге. В декабре за нее хотели 40 миллионов, потом это объявление исчезло и появилось другое, где цена взлетела в пять раз. В этой квартире больше 30 лет, с 1944 по 1975 год, жил писатель Сергей Довлатов, о чем свидетельствует мемориальная доска на стене дома.
– О продаже квартиры мне рассказала риелтор, наш друг и поклонница Довлатова, которая помогала нам, узнавала насчет возможности выкупа этой квартиры, собирала документы, – говорит одна из организаторов довлатовского фестиваля "День Д" Анастасия Принцева. – Мы потом позвонили по телефону, указанному в объявлении, и его тут же сняли, хотя собственники говорят, что они по-прежнему квартиру продают.
Фестиваль "День Д" существует пять лет, и все эти годы его организаторы искали спонсора, чтобы выкупить довлатовскую квартиру.
– Мы трижды просили у города субсидии на фестиваль, но городской Комитет по культуре всего один раз дал нам 1,5 миллиона рублей, в остальных случаях отказал – о какой помощи в выкупе квартиры может идти речь? Видимо, город в этом не заинтересован, – считает Принцева. –Хотя недавно выяснилось, что, когда открывали мемориальную доску, Валентина Матвиенко предлагала дочери Довлатова Кате выкупить квартиру для создания музея. Но та отказалась: вспомнила, что Довлатов отрицательно относился к литературным музеям как к скопищу ненужного хлама. Мы потом уже поговорили и с Катей, и с Леной (вдова писателя. – СР) про музей, и они не возражали – только чтобы там не было алкоголя.
Такие же квартиры в этом доме продаются за 20–30 млн рублей. Ценник на довлатовскую квартиру взлетел в десять раз после того, как питерский девелопер Максим Левченко выкупил соседнюю с коммуналкой Бродского квартиру за 36 млн рублей под частный музей. Она вплотную примыкает к той коммунальной квартире, где в середине прошлого века "полторы комнаты" (так называл эти "хоромы" сам Бродский) занимала семья нобелевского лауреата по литературе.
Автор идеи довлатовского фестиваля и его создатель, известный петербургский историк Лев Лурье, считает, что сделать музей в бывшей довлатовской квартире будет непросто.
– Дом этот тяжелый. Здесь была история с табличками "Последнего адреса", это память о репрессированных людях, живших в этом доме. Их здесь оказалось довольно много. А так жильцы добились того, чтобы все эти таблички были сняты. Эта инициативная группа закалилась в боях с ресторанами улицы Рубинштейна, они успешно боролись и с нашим фестивалем, так что мы отказались от мысли проводить его в этом дворе.
А сама эта коммуналка – вполне интернациональное место: там три съемщика, двое из них – это представители одного закавказского народа, армяне, они выкупили свои четыре комнаты и сдавали их узбекским рабочим. Еще одна комната принадлежит русским алкоголикам, они за небольшое количество спиртного пускали в квартиру желающих прикоснуться к творчеству Довлатова, поэтому довольно много народа туда ходило, хотя от Довлатова там ничего не осталось. Когда-то я снимал фильм про Довлатова, и у нас были съемки в этой квартире – одна из двух его комнат оказалась заброшенной, заваленной барахлом, как кладовка. А потом мы начали отмечать "День Д", возле дома появился памятник Довлатову, появился интерес к этой квартире, кто-то начал туда водить людей.
...Два молодых актера Донат Мечик (отец Довлатова) и Нора Довлатова (мать Довлатова) окончили театральный техникум (ТСИ, сейчас это Театральная академия на Моховой). Донат был любимцем театрального режиссера и руководителя курса в ТСИ Леонида Вивьена, а Нора – ближайшей подругой жены Вивьена.
Двое крайне неприятных мне бизнесменов сказали мне: "Если вы хотите, организуем"
– По-видимому, Вивьен перед войной сделал им такой царский подарок – они получили две комнаты на двоих, Сергей родился уже позже. После войны там жила масса народу, всякие тетки, приезжавшие из Тбилиси с желанием выйти замуж, а потом Донат и Нора развелись, Донат переехал на улицу Восстания, но хорошие отношения у них сохранились. А потом Сергей вернулся из армии и вскоре привел в эту квартиру Лену. Там родилась Катя, – рассказывает Лурье. – Во время подготовки одного из "Дней Д" нам пришла в голову идея – а не найдется ли человек, который выкупит эту квартиру? И двое крайне неприятных мне бизнесменов сказали мне: "Если вы хотите, организуем. Русской семье купим квартиру в Мурино, на ее место поселим чеченца, а чеченец уже поговорит с армянами – он будет категорически против узбеков, и армяне все продадут". Эта комбинация показалась мне неэтичной. Я решил, что я в это не вписываюсь, потому что это может нарушить дружбу народов. И больше я этим не занимался.
По словам Лурье, три года назад, когда организаторы довлатовского фестиваля стали думать о создании музея, приглашенная ими риелтор оценила квартиру в 11 миллионов рублей. Но после сделки по квартире Бродского, похоже, стали цениться не просто квадратные метры, а квадратные метры, обладающие уникальными качествами.
Довлатов перед отъездом свои вещи раздавал, он уехал с бутылкой водки и собакой
– Если кто-то выкупил несколько комнат в квартире Довлатова, думаю, он рассчитывает продать их частному лицу или государству – кому-то, заинтересованному в слове "Довлатов", – рассуждает Лурье. – И думаю, что это не напрасная идея, но она для долгой инвестиции: государство к Довлатову пока что равнодушно, а вещей от него осталось с гулькин нос, в отличие от Бродского. Довлатов перед отъездом свои вещи раздавал, он уехал с бутылкой водки и собакой. Наверное, были какие-то заветные вещи, принадлежавшие его чудесной маме Норе Сергеевне – и дорогие только ей. Я снимал дома у Довлатова в Квинсе – у него был там крошечный уголок в общей комнате: маленький столик с пишущей машинкой, а над столиком висели картинки, фотографии и завещание. Сейчас та улица в честь него названа. Содержался его уголок в образцовом порядке, но на музейную экспозицию этого совершенно не хватает. Так что его музей-квартира должна быть неким произведением музейной сценографии – даже не столько про Довлатова, сколько про время, там можно создать некое творческое пространство. В полутора комнатах у Бродского это удалось. В Пушкинских горах появился довлатовский музей – хатка, в которой он жил. Там ничего подлинного нет, это чистый театр, но нетрудно понять, как выглядело место, где пьяница сдавал пьянице комнату.
В те годы, когда там жил Сергей Довлатов, у него дома часто бывал его друг Андрей Арьев, учившийся вместе с ним в университете. Сегодня он филолог, критик, литературовед, соредактор журнала "Звезда", а тогда – студент, однокашник будущего знаменитого писателя.
– Мы с Сережей сблизились после нашей студенческой поездки в колхоз, откуда мы вдвоем сбежали. То есть примерно с осени 1959 года я стал бывать в этой квартире. А с 1960 года там уже бывали самые разные люди, и я помню, что именно там прошло знаменитое чтение Бродским его поэмы-мистерии "Шествие", которое закончилось громогласно и печально: Иосиф заявил, что сегодня здесь освистали гения. Хотя, конечно, на самом деле никто его не освистывал. Просто он пришел читать свое "Шествие", и пришли еще несколько молодых людей, которые тоже были красивыми и 20-летними. А "Шествие" – это огромная вещь, может быть, самая большая из написанных Иосифом, и сначала все чинно слушали, а потом уже немножко поднадоело, и потихоньку начали разговаривать, может, даже выпивать. Иосиф, конечно, страшно оскорбился, я помню, что он притиснул Асю Пикуровскую, которая – не помню, была ли уже женой Сережи, но, во всяком случае, с ним жила, к кафельной печке, стоявшей в комнате, и говорил ей: "Они ничего не понимают, это гениально, это гениально". А потом удалился. Тогда ведь Бродский ничем не выделялся, все были сами по себе хороши – почему нужно так долго слушать Бродского? Хотя его уже знали, но скорее как лирического поэта, писавшего замечательные стихи, которые можно послушать 5–10 минут, а тут он написал огромную вещь на целый час, для него очень ценную, и там действительно масса замечательных и очень важных вещей, вся эта символика потом сопровождала Иосифа всю жизнь. От той встречи в квартире Довлатова у меня осталось очень сильное впечатление.
– А как там жизнь была организована?
Она работала корректором и была апостолом правильной речи
– Сережа жил с мамой. Это были такие же полторы комнаты, как и у Бродского, только мама жила в маленькой комнате, а Сережа в главной, большой, потому что к нему постоянно приходили гости. Отец его жил с молодой женой в другом месте. Нора Сергеевна была замечательным человеком, необыкновенно остроумным. И она всячески следила, чтобы, во-первых, все приходившие в дом Сережины приятели мыли руки, а во-вторых, говорили правильно. Она работала корректором и была апостолом правильной речи. Я помню, как однажды мы собирались справлять у Сережи Новый год, и Нора Сергеевна говорит: "А вот эту, пожалуйста, не приглашайте". Я говорю: "А почему, это приятельница наша хорошая, ни в чем плохом не замечена". Тогда Нора Сергеевна объясняет: "Но она говорит Одэсса и музэй!" Она этого не могла перенести.
– А соседей по квартире помните?
– Про это лучше читать в рассказах самого Довлатова, например, "Чирков и Берендеев", там действие происходит как раз в этой квартире. И отставной полковник Берендеев – это отставной полковник Тихомиров, реальный человек. Конечно, Сережа со своей наблюдательностью умел довести всякие неясные штрихи до конца, так и появился этот персонаж. Это тот самый отставной полковник, который однажды Сереже сказал: "А ты писатель от слова "худо"!" Этот Тихомиров, конечно, его донимал, а еще одна соседка вполне нормальная была, но остальных я почти не помню. Мы часто у него собирались, помню, как Новый год встречали с одной нашей польской приятельницей. Вот сейчас мне кажется диким, если кто-то ко мне придет без предупреждения, а тогда мы ходили друг к другу запросто, безо всяких звонков. И всякие смешные случаи происходили, и народу всегда было очень много.
– А когда же Довлатов работал, если в квартире все время люди толклись?
– Приходили вечером. А Сережа очень рано вставал. Я помню, как мы с ним вместе жили в Михайловском, в одной избе, и Сережа всегда вставал раньше меня и раздражал меня тем, что начинал точить ножи почему-то. Я просыпался под визг от этих его упражнений.
И он всегда с утра работал очень много. Я потом как-то около месяца жил у него в Нью-Йорке, и когда я открывал глаза, он уже давно сидел за столом и работал. Думаю, что в ленинградской квартире было так же. Я у него там, конечно, не ночевал, но времени проводил довольно много. Часто бывал у него ближайший Сережин друг Валера Грубин, учившийся с нами на филфаке. Однажды его осенила идея: он сравнил Достоевского с Кантом и написал курсовую работу, потом он ее защитил как дипломное сочинение, а лет через пять поступил на философский факультет и хотел защитить ее как кандидатскую диссертацию, только лень ему помешала – оснащать научным аппаратом, литературой. Кстати, Сережа больше общался даже не с литераторами, а с художниками, так что Алексей Герман, изобразивший его в своем фильме среди живописцев питерского андеграунда, совершенно прав. Сережа легче себя чувствовал не среди уязвленных литераторов, а среди богемных художников, которые друг с другом особо не воевали, а делали свое дело и все вместе были авангардом, не признаваемым тогда. Они тоже к нему домой заглядывали, но больше он сам ходил по всяким их чердакам.
– А вы помните, как выглядела квартира Довлатова?
Мы сдали книги букинисту и уехали в Курган чуть ли не в тапочках
– Да, при входе, чуть наискосок, была его дверь, справа висел телефон, дальше была кухня, двери Тихомирова и других соседей. А в его комнате была большая кафельная печь, там стоял рояль почему-то, диван, круглый стол – сразу же у входа. Книги тоже были, но большим библиофилом Сережа не был. Он одно время собирал свою библиотечку – ходил в садик за "Академкнигой", где был небольшой черный рынок и можно было многое достать, например, довоенное издание Добычина. Но как таковой библиотеки – шкафов, стеллажей – у него не было. Книг он читал много, но у себя не держал. Бывали у него временами книги, которые ему нравились, а потом он мог их отдать кому-то или продать. Мы ведь во многом жили за счет того, что покупали и продавали книги в букинистических магазинах. Помню, мы как-то с ним спонтанно уехали в Курган, где жил наш знакомый. Он нам позвонил, а мы в это время выпивали и говорим ему: "Давай приезжай, а то мы сами приедем". Разговор на этом закончился, а мы взяли и поехали. На поездку нужны были деньги, и вот я взял свои английские книжки, он тоже какие-то хорошие книжки вытащил, мы их сдали букинисту и уехали в Курган чуть ли не в тапочках.
Продадут ли бывшую довлатовскую коммуналку со всеми воспоминаниями о прежней жизни за 200 миллионов или еще за сколько-то, пока неизвестно, но покупатели регулярно приходят ее смотреть. И в любом случае, за какую бы цену ее ни продали, все равно это поставит крест на планах по созданию музея-квартиры Довлатова, считают его поклонники. Между тем некие предприимчивые люди уже организовали в одной из комнат этой квартиры неофициальный музей. Там, правда, нет ни одной личной вещи писателя, да и сама комната Сергею Довлатову никогда не принадлежала.
