"Выживал один ребенок из ста". Генпрокуратура против жертвы политрепрессий

Петербуржца Сергея Тарасова, родившегося в лагере у репрессированных родителей, Генеральная прокуратура лишила статуса жертвы политических репрессий. Тарасов слишком настойчиво боролся за права жертв репрессий, выяснил корреспондент сайта Север.Реалии, и не исключено, что в итоге таким образом пострадал за свою активную позицию. Юристы считают его случай уникальным, а сам прецедент – опасным.

Сергей Тарасов родился в 1953 году в лагере под Интой. Его мать Антонина Тарасова пережила блокаду, стала бухгалтером, работала в Ленинградском институте акушерства и гинекологии, вышла замуж за офицера, в 1947 году родила дочку. Вскоре после этого в институте обнаружилась растрата, и сослуживцы Антонины уговорили ее взять вину на себя. Они ей объяснили, что ей всего 21 год, она блокадница, у нее маленький ребенок, поэтому ей, в отличие от них, ничего не будет. Антонина поверила – и отправилась на 25 лет в Воркутлаг. Дочку взял к себе муж – правда, с Антониной он тут же развелся.

В лагере Антонина познакомилась с будущим отцом Сергея. Заключенный Сергей Иванов был осужден по политической 58-й статье за то, что в сентябре 1941 года попал в окружение в деревне Бобыли под Смоленском. Он прожил в оккупации пять месяцев. Когда в феврале 1942-го Красная армия стала наступать, Иванов перешел линию фронта, чтобы присоединиться к своим, но вместо этого попал под трибунал и был осужден на 8 лет. В лагере он работал в шахтах – и из сильного молодого человека, спортсмена, превратился в развалину, инвалида первой группы. У него не работало одно легкое, а второе дышало только наполовину. В лагере ему добавили срок уже по бытовой статье, по печально известному закону "о трех колосках" – якобы несколько человек, включая Иванова, будучи в шахте, украли 400 граммов крупы.

Сын Сергея Иванова и Антонины Тарасовой, Сергей Тарасов сомневается в справедливости этого приговора.

– В 1943 году он попал в колонию, понятно, для него это был шок, удар, а в 1944-м его обвиняют, что он в составе группы украл в шахте 400 граммов крупы – но что в шахте можно украсть, кроме бадьи? У Солженицына подробно расписано, как и за что этой категории – осужденным по 58-й статье – давали дополнительные наказания, чтобы только вовремя не выпускать. Понятно, что это делалось по политическим мотивам, но мне говорили, что доказать это практически невозможно. Времена были людоедские, я не знаю, сколько выжило из попавших лагерь. И то, что сам я выжил, – это из области фантастики, потому что среди детей, родившихся в таких лагерях, выживал один ребенок из ста. Это мое счастье, что мама рядом была и выходила меня. Я родился в 1953-м, а мать освободили в 1955-м условно-досрочно, срок ей все-таки сильно сократили. Ей вообще досталось – в начале войны ей было 15 лет, зимой 1941–42 года они по комсомольской путевке ходили по квартирам и собирали маленьких детей, у которых родители умерли. Они отводили этих детей в ясли, где их немножко откармливали, а потом партиями отправляли на большую землю. Потом мама работала на фабрике Урицкого. Но поскольку в 1947-м ее посадили, медаль "За оборону Ленинграда" она так и не получила: бабушка получила, а она нет. Она очень честным человеком была, с такой вот нелегкой судьбой. Но ее это не сломало – наверное, очень сильный характер был.

По словам Тарасова, мама любила его больше, чем сестру, – наверное, потому что рожденный в лагере ребенок очень тяжело ей достался.

– Мама никогда об этом не говорила, но я это чувствовал. Сестра ведь осталась с отцом, он возил ее по гарнизонам, у него была другая семья. А когда мама вернулась, первое, что она сделала, это забрала к себе дочку: мы вернулись в июле, а сестра приехала к нам в августе, и мы стали жить вместе, – вспоминает он.

Отец Сергея Сергеевича освободился из лагеря по амнистии в 1953 году, но жить ему разрешили только около тех мест, где он был в заключении. В 1956-м он съездил в Москву, купил костюм за 200 рублей и продал в Воркуте за 250 – и получил еще 6 лет за спекуляцию, вышел условно-досрочно в 1959 году, просидев в общей сложности 17 лет. Он вернулся в Ленинград совершенно больным и почти все время проводил в больнице или в санатории.

– Лагерь его сломал, лишил здоровья. Я хорошо его помню: когда он вернулся, то жил с нами первое время, потом они с мамой развелись, но у меня и после этого были с ним очень хорошие отношения. Только прожил он после лагеря совсем немного – уже в 1964-м году его не стало.

По словам Тарасова, в его семье лагерная тема была под запретом, он только знал со слов бабушки, что родителей осудили несправедливо. В 1990-е годы, когда к делам репрессированных стал открываться доступ, Сергей начал добиваться возможности увидеть дело своего отца. Это оказалось непросто.

– Мне отказывали все: в Коми говорили, что у них нет такого дела, в Петербурге говорили, что у них нет такого дела, и в Москве говорили, что дела у них нет. То есть статья у человека была – а дела не было.

Только в 2003 году дело все же нашлось в Москве, его переслали в Петербург, и Сергей Сергеевич получил возможность с ним ознакомиться. Правда, его предупредили, что он имеет право посмотреть на него только один раз – сколько успеет прочитать и переписать, столько и успеет.

Тогда же Сергей Тарасов узнал, что имеет право на реабилитацию как сын репрессированного. В Законе о реабилитации жертв политических репрессий говорится, что под его действие подпадают не только репрессированные взрослые, но и их дети, "находившиеся вместе с ними в местах лишения свободы, в ссылке, высылке, на спецпоселении". В 2007 году ему выдали справку: "Признан подвергшимся политическим репрессиям и реабилитирован".

И вот, через 13 лет, ее отобрали.

По словам Сергея Тарасова, с самого начала он считал несправедливой монетизацию льгот для жертв политических репрессий. ФЗ №122 "О монетизации льгот" был принят в 2004 году, с его принятием из "Закона о жертвах политических репрессий" была вычеркнута преамбула о праве на возмещение морального вреда, на бесплатное обследование и лечение жертв политических репрессий.

– Всему этому дали якобы денежный эквивалент, но он никак не возмещал отобранного, это была подачка от государства. Да и на нее я получил право только в 2013 году, когда вышел на пенсию, – говорит Тарасов. – И тогда я увидел, что все, предусмотренное Законом о реабилитации, пошло в корзину. Я был этим очень недоволен и решил, что начинать надо с борьбы за восстановление бесплатной юридической консультации для реабилитированных лиц. Я писал, жаловался – и депутатам, и в Комитет по социальной защите, все без толку. Тогда я обратился в собес, но там меня попытались убедить, что меня эта бесплатная юридическая помощь вообще не касается. В общем, куда бы я ни обращался, везде пытались повернуть закон в свою пользу или говорили: вы получаете компенсацию – вот и будьте довольны. А я уже в возрасте, санаторно-курортное лечение отменили, бесплатный проезд отменили, ничего не осталось. В общем, с какой бы инициативой я ни обращался в Комитет по соцзащите, они смотрели на меня с усмешкой и ничего не делали. С помощью Законодательного собрания право на бесплатную юридическую помощь нам восстановили, но в очень усеченном виде. Я могу обратиться только к тому адвокату, который есть в списке Комитета по соцзащите, но ведь такой адвокат получает от них деньги и никогда не будет действовать против чиновников. А на независимого адвоката у меня нет средств.

Последней каплей, по его словам, стало обращение к главе Комитета по соцзащите Александру Ржаненкову. Тарасов предложил Ржаненкову отметить 100-летие со дня открытия в Ленинграде первой колонии.

– Видимо, это переполнило чашу терпения, и Ржаненков обратился в прокуратуру. Прокуратура покопалась и нашла, что я родился в 1953 году, а мой отец был осужден по 58-й статье на 8 лет в 1943 году, и они посчитали, что срок по его политической статье закончился в 1951 году, до моего рождения. И прокуратура Коми лишила меня статуса жертвы политических репрессий.

Тарасов попытался обжаловать это решение в вышестоящей Генеральной прокуратуре, но получил отказ.

– Люди меняют свои решения прямо на ходу – вот им дана команда из Москвы, и все. Ведь прокуратура Коми в 2007 году выдала мне справку о реабилитации, а через 13 лет сама же ее отобрала. Мне объяснили, что прежнее решение было неправильным. Но она не сама по себе действовала, а под давлением Генеральной прокуратуры из Москвы! У меня есть документы о том, что проверка проводилась Генпрокуратурой. Самое страшное – это телефонное право. Один человек написал письмо, и столько людей к этому присоединились – и добились своего. Теперь они отрицают, что я в лагере родился. У меня и в свидетельстве о рождении, и в паспорте это написано, но они говорят: а вы не могли там родиться. Просто на белое говорят – черное. Когда прокурор пишет, что я не мог там находиться, – что она берет за основу? А ведь есть еще ФСИН, которая, казалось, готова была все подтвердить, но потом все резко поменялось.

– То есть вам никак не подтвердить, что ваша жизнь началась в заключении?

– Я родился в лагере под Интой, где содержались беременные и кормящие женщины, а также мужчины с инвалидностью, такие как мой отец. И я в этом лагере находился два года. Я обратился в суд, чтобы мне просто подтвердили место моего рождения, но даже это вызвало бурное сопротивление во всех инстанциях. Сначала этому сопротивлялись прокуроры, теперь судьи не хотят рассматривать мое дело. А я хочу получить документ о том, что я родился и первые два года жизни провел в колонии под Интой, и спросить у государства: на каком основании я там находился?

По закону того времени мать, как имеющую ребенка до двух лет, обязаны были освободить. Это же нарушение! Они мне говорят: "А может, вы там были в санатории". Я отвечаю: "Вы в своем уме?!" Мне говорят: "Предоставьте справку". А справку мне никто дать не хочет. В декабре 2018 года прокуратура Коми писала мне – да, действительно, вы там родились, вы там находились; но получив письмо от нашего господина Ржаненкова, они уже ничего не подтверждают. Более того, сначала прокуратура подала исковое заявление в Василеостровский суд, чтобы признать факт моего рождения в местах лишения свободы, но потом отозвала его. Теперь Московский районный суд меня спрашивает: а что это я к ним обращаюсь, хотя я на Московском проспекте живу с 1964 года. Везде сплошные препятствия.

Статус, которого Тарасова лишили, давал ему небольшую надбавку к пенсии. К тому же теперь он не может попасть ни на какие мероприятия для жертв политических репрессий, которые еще проводятся.

– На самом деле категория реабилитированных – вымирающая, такие, как я, – это последние крохи. А тех, кто сидели по 58-й статье, уже давно нет или им хорошо за 90. Два года назад у нас в городе реабилитированных было восемь тысяч, и каждый год эта цифра уменьшается. Надо защищать права этих людей. Я написал в московский военный суд, там мне заявляют, что не занимаются такими уголовными делами. Судья имеет в виду 58-ю статью – юридически она, конечно, уголовная, но потом ее же признали политической! Я говорю: "Послушайте, в 1956 году военный трибунал реабилитировал моего отца, в 1962 году военный трибунал выдал ему справку о реабилитации, в 2006 году военный трибунал Московского военного округа повторно его реабилитировал, а теперь вы мне заявляете, что вы такими делами не занимаетесь?"

Сергей Тарасов говорит, что единственную поддержку он получил от Команды 29, независимого объединения юристов и журналистов, отстаивающих справедливость в сфере свободы информации или госбезопасности. По словам юриста Валерии Ветошкиной, Команда 29 впервые столкнулась с лишением человека статуса жертвы политических репрессий.

– Сергей Тарасов родился в то время, как его отец отбывал общий срок, получившийся путем сложения срока по 58-й, политической статье, и срока по статье бытовой. Но на самом деле эти сроки нельзя разделять. Сергей получил справку как сын репрессированного отца, прожил с ней 12 лет, получал какие-то льготы, все было нормально, пока в 2019 году Генеральная прокуратура не провела проверку и не решила, что на момент его рождения его отец уже отбыл срок по политической статье. Тарасов был активным гражданином, выступал против монетизации льгот. А в прошлом году он хотел через суд установить факт своего пребывания в местах лишения свободы вместе с матерью, чье личное дело было уничтожено. Я думаю, что слишком многого он хотел, хотя по сути все, чего он хотел, предусмотрено действующим законом, – говорит Ветошкина.

– Я отношусь к лишению его статуса реабилитированного исключительно негативно. Во-первых, проведение такой повторной проверки не предусмотрено законом. Прокуратуре разрешено только то, что прямо предусмотрено законом, поэтому проводить повторную проверку она не имела права. Во-вторых, ни прокуратура Республики Коми, которая лишила его статуса жертвы политических репрессий, ни Генпрокуратура, ни суд первой инстанции, ни суд второй инстанции не обосновали, почему, по их мнению, на момент рождения Сергея у его отца истек срок именно за контрреволюционное преступление. А поскольку главная проблема заключается именно в этом, то лишать человека имевшегося статуса как минимум странно. В-третьих, они все оформили в виде постановления об отмене решения о признании Сергея жертвой политических репрессий и его реабилитации – но такой документ не предусмотрен ни законодательством о прокуратуре, ни законом о реабилитации жертв политических репрессий – ничем. Поэтому, на мой взгляд, это решение незаконно. Случай Сергея Тарасова уникальный, а сам прецедент – опасный, ведь никто не отрицает, что его отец был в лагере и там пострадал, а государство должно нести ответственность за советский террор. И если человек активно требует то, что ему положено по закону, это не должно работать так, что к нему приходят и лишают всего. К сожалению, две инстанции мы уже проиграли, будем бороться дальше.