"Не подчинилась – "перо" под ребро". Почему убили Елену Шпак

40% всех тяжких насильственных преступлений в России совершается в семье. От домашнего насилия чаще всего страдают самые слабые и незащищенные члены семьи – женщины, дети, инвалиды и пожилые люди. По данным Росстата, от домашнего насилия в России за год пострадали более 16 млн женщин: 38% женщин в России подвергались вербальному насилию в семье в течение жизни, 20% женщин подвергались физическому насилию в течение жизни, 10% жертв обращаются в полицию: для женщины вероятность стать жертвой насилия в своей семье выше, чем вне ее. Очередная гибель молодой женщины, матери троих детей, от рук мужа во Всеволжске, – не случайность, а трагическая закономерность. Государство не смогло защитить ее от насильника, хотя погибшая обращалась за помощью, выяснил корреспондент Север.Реалии.

Трагедия произошла 11 ноября в салоне "Студия красоты Елены Шпак" в торговом центре "Лидер" во Всеволожске. Маникюрша Елена и тракторист Сергей прожили вместе семь лет, воспитывали пятилетнюю дочь, у каждого из супругов есть дети от предыдущих браков. Елена Шпак приехала из Молдовы, имела вид на жительство, собиралась получить российское гражданство, два ее сына остались на родине в семье первого мужа. В марте она решила расстаться с Сергеем и переехала с дочкой на съемную квартиру. Сергей расставаться не хотел, требовал закрыть салон, в названии которого значится их общая фамилия. В течение полугода работники и посетители салона и соседних заведений видели, как Сергей приходил к ней на работу, поджидал ее в коридоре и уговаривал вернуться. Разговоры, нередко на повышенных тонах, проходили прямо под камерами. Один раз Сергей практически бил Елену, отбирая у нее какие-то документы.

В 20-х числах октября Сергей позвал ее в квартиру, якобы чтобы отдать зимние вещи, в основном детские. Там он силой обрезал ей косу – у нее были роскошные волосы ниже пояса. 27 октября Елена обратилась в полицию, но в возбуждении уголовного дела ей отказали, позже полицейские уточнили, что заявлений об угрозах от нее не поступало. Между тем знакомые Елены говорят, что она много раз жаловалась на угрозы со стороны мужа. А 11 ноября Сергей пришел в салон и убил Елену – выстрелил в лицо из травматической "Осы" и несколько раз ударил топором.

13 ноября по решению суда Сергей Шпак был заключен под стражу на два месяца.

Директор просветительского правозащитного Центра Enlightment Мария Сагитова сравнивает трагедию убитой Елены Шпак с трагедией Маргариты Грачевой, которой муж отрубил руки: перед этим он издевался над ней и неоднократно угрожал, женщина обращалась в полицию, которая практически не реагировала на ее обращения, и поэтому он долгое время оставался безнаказанным.

– Муж Грачевой, психолог по образованию, вывез ее в лес и отрубил ей руки, а потом перетянул их, чтобы остановить кровь, и привез в больницу. Одну руку, по счастью, удалось спасти. Юристы давно уже работают с этим делом – в частности, по линии привлечения к ответственности сотрудников полиции за то, что они не обеспечили безопасность женщины после ее неоднократных заявлений. Случаи Маргариты Грачевой и Елены Шпак кажутся мне похожими, потому что мы как специалисты знаем: самая острая фаза угрозы жизни и здоровью наступает, когда женщина пытается покинуть мужа или партнера, который ей угрожает.

– Реакции в социальных сетях на такие трагедии бывают разные, нередко люди пишут: а что же она так долго терпела и не уходила, если он ей не нравился – давно взяла бы и ушла от него. Есть такие записи и по поводу убийства Елены Шпак, хотя она как раз от мужа ушла и пыталась с ним развестись. Что же она сделала неправильно?

– Из многолетнего общения с моими клиентками я знаю: если женщина говорит, что ей угрожают, значит, угроза вполне реальная, ей есть чего бояться. Да, от ситуации насилия нужно уходить, но надо понимать, что с уходом от насильника угроза жизни увеличивается многократно – сразу переходит на красный уровень. Почему и придуманы убежища, где женщина может спрятаться. Ведь вроде можно же развестись и спокойно жить в разных комнатах в той же квартире или, например, уехать к маме. Но именно из-за этой опасности создаются убежища, адрес которых неизвестен, женщин даже отправляют в другой регион, чтобы их не могли разыскать, пока ситуация не будет разрешена, проработана, пока не пройдет время. Это азбука – мы работаем по четким алгоритмам, как в науке. У меня был такой случай: в кризисном центре можно спрятаться, но там нельзя жить вечно, и вот, моя клиентка познакомилась там с другой женщиной, и они на двоих сняли квартиру. У нее есть собственность, две комнаты в коммуналке, но там жил ее муж, и вернуться туда она не могла. У каждой из женщин был ребенок, и вот муж выследил мою клиентку – от детского сада, откуда она забирала ребенка, до дома. Однажды он подстерег ее на лестничной площадке и стал избивать, на ее крик выскочила соседка, вызвала полицию. Потом оказалось, что у нее переломаны ребра, но все могло кончиться гораздо хуже, он продолжал избивать ее при соседях, которые его оттаскивали. Самое интересное, что привлекли его не за это, а за сопротивление полиции.

– Вы говорили об азбуке – а какая это азбука, когда стоит говорить о красном уровне угрозы жизни и здоровью?

– Когда идет угроза оружием – это часто бывает, когда партнер – сотрудник силовых структур. Когда применяют удушение, иногда до потери сознания. У меня есть такая клиентка – там нет никаких криков и драк, он просто тихо душит ее на втором этаже дома, пока родственники сидят на первом. Когда насилие принимает цикличный характер, причем тут есть железный закон – на каждом витке жестокость возрастает.

– И что делать – просвещать женщин, чтобы они относились к этому серьезно?

– Просвещать надо не только женщин, а всех, кто считает, что это разновидность нормы, что это просто у людей эмоциональные отношения. Ведь мы даже в прессе постоянно читаем о таких ситуациях: вот, он не смог пережить ухода любимой или, как в случае с Маргаритой Грачевой, так ревновал, так любил, что руки отрубил. Все это повышает толерантность к таким преступлениям, которые чаще всего совершаются сознательно и спланированно. Общество оправдывает страшные преступления любовью, чувствами, а на самом деле это вопрос не любви, а власти и контроля над жертвой. Общество еще любит говорить: она сама виновата, она заслужила, это она нехороший человек. Вышла замуж – закрой рот и сиди, а если тебя избивают – веди себя лучше. У меня есть клиентки, которым мужья не позволяют работать – будешь ходить, задницей крутить, занимайся домом, детьми.

Действительно, в комментариях в соцсетях по поводу убийства Елены Шпак много предположений такого рода, что она, наверное, приехала из Молдовы ловить удачу, хотела оставить мужа без квартиры или без их общего предприятия, салона красоты – так вот, теперь другим неповадно будет. Впрочем, знакомые Елены говорят, что салон красоты она открывала самостоятельно. За три дня до трагедии, по словам очевидцев, Сергей пришел и срезал с салона вывеску, а Елене сказал уматывать обратно в Молдову, пригрозил, что иначе убьет. Могла ли полиция предотвратить трагедию? Заместитель директора "Фонтанки" Евгений Вышенков, в прошлом сотрудник МВД, считает, что полиция мало что могла сделать.

– У нас нет судебной практики, когда судья говорит: уважаемый Сергей, вы не имеете права на 100 метров подходить к уважаемой Елене, а подойдете – получите 15 суток. Поэтому, если мебель не разгромлена, увечий нет, полицейский может только порекомендовать человеку как гражданское лицо: мол, ведите себя прилично, а человек может послать подальше рекомендации гражданского лица.

Тем не менее Вышенков не считает, что ситуацию может исправить принятие закона о домашнем насилии, чего давно добиваются правозащитники. В декриминализации домашнего насилия, которая была проведена в 2017 году, он тоже не видит большой беды.

– У нас в Уголовном кодексе есть законы о насилии, в том числе внутри семьи. Если я завтра возьму и сломаю нос своей жене, то неважно, дома я это сделал или на работу к ней пришел – я нанес такой-то гражданке такое-то увечье. Зачем, чтобы меня привлечь, закон о домашнем насилии? И как это все происходит: сначала – помогите-помогите, а потом – нет, не надо. Кому нужно, чтобы муж в камере сидел, он же должен на работу ходить и кредит за телевизор оплачивать. А у полиции нет инструментов, чтобы что-то запрещать человеку. Вот жена ушла, а я ее преследую – звоню, стою под окнами, и она может звонить 02 сколько угодно: меня преследует мой бывший муж, ей скажут: разбирайтесь сами, нет никакого инструментария. Если я стою у парадной и жду девушку, какое тут насилие – я влюблен, в конце концов.

Адвокат Галина Ибрянова сотрудничает с правозащитными организациями, помогающими женщинам в ситуации домашнего насилия, такими как Консорциум женских неправительственных объединений или Кризисный центр для женщин. В отличие от Вышенкова, Ибрянова не считает, что декриминализация домашнего насилия не важна, раз все нужные законы уже есть в Уголовном кодексе.

– У нас ведь какой порядок: в случае побоев первый раз будет административное дело, второй – уголовное. Но все умалчивают о том, что это уголовное дело будет делом частного обвинения, и частный обвинитель сам оплачивает все издержки, а обидчику полагается бесплатный адвокат от государства. И заявление в суд частный обвинитель должен написать сам, а это нереально, это под силу только грамотному юристу, так что на практике эффективной защиты от домашнего насилия нет. На мой взгляд, это должно быть только публичное обвинение с более эффективными методами расследования, а никак не частное. Нет у нас и защитных мер после возбуждения уголовного дела, какие приняты на всем постсоветском пространстве – охранные ордера и многое другое.

По словам Ибряновой, безнаказанность в области домашнего насилия в последние годы провоцирует рост преступлений в этой сфере, ведет к привыканию общества к подобным вещам.

– Каждую неделю мы видим, что в том или ином регионе произошло убийство. А когда мы говорим об этом, нас обвиняют, что мы раздуваем проблему. Это результат отсутствия мер защиты и отсутствия обучения сотрудников правоохранительных органов – как работать со случаями домашнего насилия. Отсутствует элементарный чек-лист или план опроса потерпевших при обращении в полицию. В одном из последних дел в ЕСПЧ было сделано критическое замечание в адрес Российской Федерации из-за отсутствия такого чек-листа. Когда пострадавшая приходит в полицию и говорит: меня муж побил, хорошо, если заявление примут и зафиксируют побои, но участковый ее не спросит, а в первый ли раз ее побили, а не угрожали ли ей. Она же не юрист, да люди и не обязаны быть юристами, чтобы рассказать, как надо, обо всем, что угрожает их жизни. Наверное, ее надо спросить: а как ваш супруг вообще себя ведет, употребляет ли алкоголь, проявляет ли ревность, ограничивает ли вас в чем-то? Надо определить маркеры опасного – или не очень опасного положения женщины. Но никто не будет выяснять, опасно ли ей возвращаться домой – никто не обучал ни полицейских, ни врачей, как работать с пострадавшими от домашнего насилия.

Не так давно в СМИ освещался случай, когда отец избил несовершеннолетнюю дочь и выставил ее на балкон, и девочка, спасаясь от мороза, упала со второго этажа и повредила позвоночник. И только тогда все всполошились, и следственные органы начали задавать вопросы: а почему вы раньше не обращались? Ах, нет, обращались – а почему забирали заявления? Почему мирились в суде – да потому что нет эффективной защиты: люди идут в полицию, а оттуда возвращаются домой к агрессору, который теперь уже знает, как бить или угрожать, чтобы избежать ответственности, становится более жестоким и изощренным. Таких случаев масса. Расследования идут долго, и угрозы убийством считаются преступлениями небольшой тяжести, с чем я категорически не согласна. И сроки по ним истекают через два года.

Пока домашнее насилие в России не было декриминализовано, ситуация была лучше, вопиющих случаев было меньше, но только принятие закона о домашнем насилии даст возможность создать необходимую инфраструктуру для защиты потерпевших, считает адвокат Мария Каневская.

– Возможно, станет больше кризисных центров, появятся линии государственно-частного партнерства для психологической поддержки таких семей. Для меня очевидно, что убийство Елены Шпак – прямое следствие отсутствия закона о домашнем насилии. Защита потерпевших осуществляется сейчас только малыми силами некоммерческих организаций, а государство очень сильно отстает. Например, в Бурятии у нас вообще отсутствует на государственном уровне кризисный центр для женщин. А разве там нет домашнего насилия? У нас в городе есть кризисные центры, но их очень мало, надо об этом говорить и развивать общественную дискуссию, повышая роль женщины в обществе. У нас общество с патриархальным уклоном, у мужчин выше зарплаты, больше возможностей. Но посмотрите по всем регионам: у женщин машины и квартиры дороже, статус материального благосостояния лучше – потому что они больше работают.

– В прошлом году "Новая газета" и "Медиазона" провели исследование, в котором доказали, что при огромных масштабах домашнего насилия в России суды и правоохранительные органы чаше всего оказываются на стороне агрессора. 91% женщин, осужденных за превышение самообороны, оборонялись от мужчин-агрессоров, но получили сроки по тяжким уголовным статьям. А вот мужчин, осужденных за то же самое, но оборонявшихся от женщин, всего 3%.

– У нас испорченное общество, у нас судьи в основном женщины, но они не делают женщинам поблажки. К мужчинам они относятся снисходительно, а вот женщинам не спускают ничего. Это коррелирует с исследованиями, которые показывают, что женщины не голосуют за женщину-депутата. Может, это ревность или зависть, но у женщин очень мало сочувствия к женщинам. Ситуация меняется, особенно когда приходят молодые судьи, но очень медленно. Пока мы видим, что женщины в правоохранительных органах становятся настолько суровыми и безжалостными, как будто вообще забывают, что они женщины. Мне было бы интересно увидеть исследование, почему у нас женщины-прокуроры или судьи не становятся априори на сторону женщины, как это происходит в развитых странах Запада.

Муж Елены Шпак задержан, дочка попала в реабилитационный центр.

В комментариях к сообщениям об убийстве не так много сочувствия к убитой, молодой и красивой женщине, матери. "Детей бросила, виноград тоже бросила", "Так тут дело в бабле, женщина выкинула мужика на теплотрассу с долгами и ипотекой", "попалась на принципиального мужика, который не простил кидок, тем более от члена семьи" – таких обвинений довольного много, хотя не меньше и горестных реплик вроде того, что "если не носишь маску, то мигом штраф выпишут, а если идет угроза жизни, то сидят и ничего не делают". Есть, правда, и замечания насчет того, что обвинять надо, скорее, не бездействующих полицейских, у которых руки связаны, а депутатов, которые никак не могут принять жизненно важные законы.

– Все рассматривают характеристики жертвы и говорят, что ее убили из-за ее поведения – таково мышление большинства: находить причины преступления в поведении жертвы, чтобы хоть как-то регулировать окружающий хаос. Просто так не убивают, я хороший/хорошая, поэтому со мной ничего не случится. Это у нас такая традиционная концепция, что жертва вносит свой вклад в преступление, эту концепцию критикуют уже лет 60, но на бытовом уровне она все еще очень сильна, – считает кандидат психологических наук Наталия Ходырева. – Ну, и есть еще группы сексистов, которые всегда обвиняют женщин и стоят на стороне мужчин. Должен быть закон, при котором при обращении женщины в полицию ее защита становится государственным делом. Она же может через три дня передумать, ее могут запугать. И именно государство должно оценивать риск тяжких преступлений в этой семье. Если такие случаи насилия там уже были, то это высокий риск, это красная кнопка, охранный ордер, браслет на руку, отслеживание – и теперь государство отвечает за то, чтобы предотвратить тяжкое преступление. А иначе насильник может женщину запугать, заставить забрать заявление или прикинуться хорошим, дарить цветы – а потом трагедия все равно случится. Но у нас государственной защиты пострадавших нет. Государству все равно – оно декларирует, что нужно рожать детей, а реальных людей, тех же детей, которые страдают и погибают в таких семьях, оно не защищает. Чтобы оценить свои риски, женщина должна быть криминалистом экстра-уровня, но она не может этого сделать объективно – это полицейские должны оценить опасность и отвечать за нее с этого момента. Но у нас вся система не работает, никакой превенции таких страшных преступлений тоже нет. Мы же даже не присоединились к Стамбульской конвенции, наиболее продвинутой европейской конвенции против насилия над женщиной и против насилия в семье. Она принята почти всеми странами, но Россия ее не подписала. Есть паблик Стамбульская группа, по лучшим практикам в этой сфере – даже в Молдове, в Белоруссии такие практики есть, когда обидчику нельзя ни подходить, ни звонить, не общаться с женщиной – только через медиатора или в суде. А когда человек эти правила нарушает, он попадает под арест, потому что он опасен. Вот против этого у нас все и возбухают: как это, его посадят, а как же работа! Ну так надо выбирать – его работа или жизнь женщины. Против электронного браслета тоже будут возражать, как же так – потому что у нас права подозреваемого выше прав потенциальной жертвы.

– Как вы считаете, почему в России так сопротивляются, казалось бы, очевидной необходимости защитить женщин и детей от насилия в семье?

– Мне кажется, это такой мачизм, патриархальная система управления. Им кажется, что, если будет консервативная система, это хорошо, тогда сохранится иерархия. Она будет признаваться внутри семьи и, соответственно, она будет признаваться как государственное устройство, где не нужно думать, нужно просто подчиняться. А если ты не подчинилась – тогда тебе "перо" под ребро. Государству выгодно, когда народ агрессивный и когда мужчины агрессивные, потому что их можно послать в любую точку, они за денежку будут убивать, кого нужно, в других странах. Милитаристская политика всегда связана с насилием в семье, это давно доказано.