Врачи молчат. Звонишь, просишь рассказать, что происходит – нет, что вы, нам запрещено. Нет, что вы, меня же уволят. Нет, под запись не могу, нам главврач сказал, кто недоволен – на выход. Единичные смельчаки отваживаются говорить анонимно.
–Должность-то можно упомянуть – врач (медсестра)?
– Нет, лучше не нужно, скажите просто – сотрудник.
Совсем отдельные ничего не боятся и говорят вслух, не пряча лица – но их в буквальном смысле раз, два и обчелся, а, главное, их пример ничего не меняет в общей картине. Выступит такой смельчак – а по сути нормальный свободный человек, как та же Марианна Замятина или врач Покровской больницы Сергей Саяпин, вдохновишься, начнешь звонить другим – и опять: нет-нет, вы только имени не называйте…
Слушаешь все это, и в голове вертятся слова одного историка про то, что главные беды России – не дураки и дороги, а самодержавие и крепостничество. Не то, которое было когда-то и все надолго испортило, а то, которое получается из каждой последующей власти, как из швейной машинки – автомат Калашникова.
С одной стороны, вроде бы колхозов с беспаспортными рабами больше нет – но и вольного фермерства на его месте не случилось. Зато рекрутчина на месте. И больницы и поликлиники потихоньку превратились в подобие колхозов с председателями-царьками. И как председателей колхозов держало в кулаке партийное начальство, заставляя сеять гречку такого-то числа и на таких-то площадях, невзирая на почвы и климат, а потом снимало головы за низкие урожаи, так и главврачей держит за горло местное начальство – кого главы районов, кого губернаторы, снимая шкуру за неправильные показатели. Которые передаются на самый главный верх, и они должны создавать такую картину, что там, внизу, всегда светит солнце.
То есть там, внизу, не может не хватать средств индивидуальной защиты, лекарств, тестов, под словами “аппараты ИВЛ” где-нибудь в провинциальной больнице не может скрываться железный лом советской эпохи, убивающий легкие, не может быть древних ржавых машин “скорой помощи” с неукомплектованными бригадами, ободранных больничных стен и нищих бесправных докторов. Потому что в тех счастливых местах, где правят короли-солнца и их мудрая свита, ничто не должно оскорблять взоры правителей. Потому что правители вообще не любят туда смотреть, они любят решать мировые проблемы, а известия о том, что где-там внизу грязно, голодно и больно, вызывает на их лице выражение брезгливой скуки.
их молчание – это все же не просто молчание жертв. Это еще и молчание соучастников. Да-да, потому что жертвовать собой – это право каждого, а вот права жертвовать другими нет ни у кого
Того, кому сравнение больниц с колхозами покажется несколько лихим, могу отослать к статье “Директор запретил закрываться на карантин”. Это о том, как главный онколог России не закрыл на карантин онкоцентр – институт им. Герцена, несмотря на то, что там шли массовые заражения врачей и пациентов, так что некоторые даже умерли: известно, что для тех, у кого иммунитет почти на нуле, вирус особенно опасен. Но главный онколог заражение скрывал, заставлял всех работать, не сделав перерыв на дезинфекцию даже в майские праздники, и только 25 мая врачи не выдержали и рассказали обо всем главе “Альянса врачей” Анастасии Васильевой, которая за это немедленно подверглась травле на канале ВГТРК, а врачи – угрозам.
Но это значит, что молчание врачей, которые, конечно, героически рискуют, идут работать без СИЗ, не смея ослушаться главврача, сплошь и рядом не получают положенных денег, - их молчание – это все же не просто молчание жертв. Это еще и молчание соучастников. Да-да, потому что жертвовать собой – это право каждого, а вот права жертвовать другими нет ни у кого. Потому что страх потерять работу и поссориться с начальством по-человечески понятен, но есть случаи, когда страх входит в прямое противоречие с клятвой Гиппократа.
Все врачи клялись никогда не делать ничего во вред пациенту, но если они из страха идут работать без средств индивидуальной защиты и становятся источником инфекции для все новых пациентов, для своих коллег, для пассажиров общественного транспорта, для своих домашних, то они выполняют преступный приказ. И значит, на деле они заодно с теми главврачами, которых они за глаза костерят на все корки.
И все же не могу понять – неужели страх заразиться и умереть меркнет перед страхом возразить главврачу и быть уволенным?
Позвонила одной давней знакомой, врачу, и она тут же грудью встала на защиту корпорации, закричав – с вами, журналистами никто дела иметь не хочет, потому что вам всем жареное нужно, скандалы да ужасы, все вы желтая пресса, а нам надо работать, а не языком болтать, и все ваши страшилки – одно вранье. Позвонила другой знакомой – она и говорит: знаешь, а это понятно, почему молчат. Потому что правда уволят.
Я говорю – ну, хорошо, это большая неприятность, конечно, но тем врачам, которые работали без защиты и умерли, работа уже не нужна. Она говорит – да, это все понимают, но надеются, что как-нибудь пронесет, а если ты будешь возражать начальству, то тебя уволят таким образом, что ты еще долго никуда устроишься. А врач должен регулярно подтверждать квалификацию, и если у него в работе будет перерыв, он на следующий год ее просто не подтвердит.
–Понимаешь? – говорит моя знакомая. – А ведь мы столько учились, столько сил на это потратили, что больше ни к чему уже непригодны. Это все равно что свою жизнь взять и перечеркнуть.
Но если положение дел таково, что врач ежедневно стоит перед выбором, соблюсти клятву Гиппократа или распрощаться с профессией, а чиновник ежедневно врет о количестве заразившихся и умерших, и сколько осталось свободных коек, то “Титаник”, в котором мы все еще более или менее веселимся, уже налетел на айсберг.
У меня мама была врачом. И дедушка был в свое время очень известным хирургом. Так что мне меньше всего хочется бросаться камнями в медиков – получается, что как бы и в них бросаю.
Вспоминаю, какой воз везла на себе мама – операции, больные, преподавание, один выходной в неделю – как рано сгорела, и понимаю: крепостная была. Вспоминаю семейные предания о том, как дедушка попер со своей правдой против своего главного – талантливого хирурга, но жуткого карьериста и взяточника – и схлопотал инсульт. Потом этому начальнику, обласканному властью, повесили памятную доску, а бабушке еще долго звонили со слезами люди, которых дедушка спас, потому что никто не брался, а он на свой страх и риск… – и разговорам этим не было конца.
Как бы мама и дедушка вели себя сегодня? Попытались бы они честно работать, ничего не нарушая, не заражаясь сами и никого не заражая – если бы для этого им пришлось перестать врачами? У меня нет ответа.
Софья Рогачева – журналист, поэт
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
