"Абсолютная паранойя". В Пскове слушается дело Светланы Прокопьевой

Второй западный окружной военный суд приступил к рассмотрению уголовного дела псковской журналистки Светланы Прокопьевой. Ее обвиняют в оправдании терроризма. За попытку разобраться в причинах взрыва в архангельском управлении ФСБ журналистке грозит до семи лет лишения свободы.

В октябре 2018 года 17-летний анархист Михаил Жлобицкий взорвал самодельную бомбу у здания ФСБ, в результате чего погиб сам, а трое сотрудников ФСБ пострадали. В предсмертной записке, размещенной в одном из анархистских телеграм-каналов, Жлобицкий написал, что причиной его самоподрыва является "фабрикация дел и пытки людей" со стороны ФСБ.

Полтора года назад после этого взрыва Светлана Прокопьева написала авторскую колонку, которую зачитала в эфире радиостанции "Эхо Москвы в Пскове". Она предположила, что поступок 17-летнего Михаила Жлобицкого мог быть спровоцирован репрессивными действиями самого государства.

"Сильное государство. Сильный президент, сильный губернатор. Страна, власть в которой принадлежит силовикам. Поколение, к которому принадлежал архангельский подрывник, выросло в этой атмосфере. Они знают, что на митинги ходить нельзя – разгонят, а то и побьют, потом осудят. Они знают, что одиночные пикеты наказуемы. Они видят, что только в определённом наборе партий ты можешь безболезненно состоять и только определённый спектр мнений можно высказывать без опаски. Это поколение выучило на примерах, что в суде справедливости не добьешься – суд проштампует решение, с которым пришёл товарищ майор.

Многолетнее ограничение политических и гражданских свобод создало в России не просто несвободное, а репрессивное государство. Государство, с которым небезопасно и страшно иметь дело", – написала в том тексте Прокопьева.

Главный радиочастотный центр при Роскомнадзоре нашел в тексте признаки оправдания терроризма, областной Следственный комитет возбудил уголовное дело и 6 февраля 2019 года вместе с СОБРом пришел к ней с обыском.

За год следователи подшили к делу шесть экспертиз (из них две – со стороны защиты), внесли Прокопьеву в федеральный перечень террористов-экстремистов, заблокировали ей счета и запретили выезжать из Псковской области. В ее деле 12 томов, в обвинительном заключении – 99 листов. Изъятые во время обыска вещи, например, диктофон и договор с Радио Свобода, стали вещдоками.

За Прокопьеву вступились журналисты, международные правозащитные организации, политики и общественные деятели в России и других странах. Юридическую помощь ей оказывают псковский адвокат Татьяна Мартынова, Виталий Черкасов из "Агоры" и Тумас Мисакян из Центра защиты прав СМИ. Президент Европейской федерации журналистов Могенс Блихер Бьеррегорд назвал Светлану "абсолютно невиновной" и объяснил, что ее уголовное дело нарушает принципы свободы слова. ОБСЕ призвало власти РФ снять с журналистки обвинения и вернуть ей аппаратуру. Однако дело Прокопьевой – "не тема для президента", заявил 7 октября прошлого года пресс-секретарь Владимира Путина Дмитрий Песков.

"Я не эксперт, но у меня сложилось впечатление"

Утром 16 июня у Псковского областного суда стояли люди в масках: библиотекарь, преподаватель вуза, глава местного штаба Навального, активисты, журналисты и прочие неравнодушные, которые пришли на судебное заседание по делу Светланы Прокопьевой.

– Всем понятно, что дело сфабриковано и шито белыми нитками, – говорит координатор движения "Голос" в Псковской области Владимир Жилинский. – Мы хотим, чтобы таких дел в принципе не было, потому что там отсутствует состав преступления. Свету судят за то, что она делала свою журналистскую работу. Никакого оправдания терроризма там не было.

В зал заседания, несмотря на карантинные ограничения, пустили всех, рассадив на полутораметровом расстоянии. Соблюсти его не удалось только для Светланы и адвокатов и судей, которые сидели вплотную.

– Прокопьева действовала умышленно, желая наступления опасных последствий, заведомо зная, что совершенное у здания ФСБ преступление является террористическим актом, 7 ноября 2018 года изготовила аудиозапись, – прочитала заключение прокурор.

– Мне непонятно это обвинение. Там не указаны слова из моей колонки, в которых якобы есть оправдание терроризма. Я не понимаю, в чем мое преступление. Я категорически не согласна с предъявленным обвинением, – отреагировала Прокопьева.

– Обвинение неконкретно, в каких конкретно высказываниях журналистки есть признаки оправдания терроризма? – поддержал ее адвокат Центра защиты прав СМИ Тумас Мисакян. – Это нарушает право Прокопьевой на защиту и делает обвинение несостоятельным. Мы уверены, что в публикации Светланы нет высказываний, в которых бы содержались признаки пропаганды и оправдания терроризма. Напротив, в своей публикации она преследовала цель не допустить аналогичных преступлений в будущем, а предметом статьи был анализ причин, подтолкнувших подростка к совершению преступления. А уголовное преследование за высказанное мнение противоречит нормам и российского, и международного права.

Первым свидетелем по делу со стороны обвинения стал экс-начальник одного из отделов регионального Роскомнадзора Эдуард Кожокарь. Он сообщил суду, что лишь примерно понимает, зачем его сюда позвали.

– Признаки оправдания террористической деятельности там действительно были, как и признаки нарушения статьи 4-й закона "О СМИ". Там были фразы, которые описывали случай в Архангельске, наизусть не помню, там был 17-летний молодой человек, который взорвал себя у здания ФСБ. Были фразы, словосочетания, – старательно морщил лоб Кожокарь.

– В каких конкретно словах и фразах вы нашли признаки и нарушения? – уточнила защита.

– Столько времени прошло, уже не помню. Я не учил наизусть, – развел руками представитель Роскомнадзора.

– В предупреждениях "Эху Москвы в Пскове" и Псковской ленте новостей (там тоже была опубликована колонка Прокопьевой. – СР), которые вы вынесли после публикации моей колонки, тоже ничего конкретного указано не было, – заметила Прокопьева.

– Я понял: у нас вышло распоряжение, чтобы в документы не включать непосредственные фразы с нарушениями. Чтобы не получилось, что госорганы дублируют противоправные фразы и распространяют их, – ответил Кожокарь.

– В зале слышится смех! – возмутилась прокурор.

Вторым свидетелем из надзорного ведомства стала сотрудница псковского отделения ФГУП "Главный радиочастотный центр" Мирослава Степина. Она сообщила, что нарушения в тексте Светланы Прокопьевой нашла специальная компьютерная программа мониторинга СМИ, "в которую забиты миллионы ключевых слов". Степина отметила, что программа находит множество публикаций, а сотрудники ведомства вручную проверяют, действительно ли там есть нарушения.

– По каким признакам вы определяете, есть ли нарушения? – спрашивала Прокопьева.

– Я не эксперт, но у нас есть методические рекомендации. Я читала статью, и у меня сложилось впечатление, что там формируется одобрительное отношение к архангельскому террористу, – сказала Степина.

А свидетели Максим Костиков, главред "Эха Москвы в Пскове", и его заместитель Константин Калиниченко дружно уверяли суд, что именно эту колонку Светланы Прокопьевой они не вычитывали и что, когда вышел текст Светланы и его аудиоверсия, в СМИ "царило некоторое безвластие". Костиков, по его словам, уехал в отпуск и не успел вернуться к моменту отъезда на отдых своего зама.

– Я не смотрел ее текст, попросил это сделать Константина Калиниченко, – сказал Костиков.

Адвокат Тумас Мисакян в ответ зачитал показания Костикова, от января 2019 года, где тот говорил, что бегло прочитал колонку Прокопьевой и не увидел в ней ничего предосудительного.

Прокурор попросила Костикова охарактеризовать Прокопьеву как журналиста.

– В той колонке были оценочные суждения, ее мнения. С ними можно и соглашаться и не соглашаться. Журналист может высказывать свое мнение. Это был ее политический комментарий, – начал Костиков и неожиданно разоткровенничался: – Я ее уважал как журналиста, когда она им была. Но в последнее время она превратилась в публициста, иногда даже в пропагандиста, сотрудничала одно время даже с представителями политических движений. Можно сказать, она перестала быть журналистом.

Константин Калиниченко публичных разоблачений не устраивал, зато подробно рассказал, как ехал в рижский аэропорт и не имел возможности почитать текст Прокопьевой перед публикацией в отсутствие главного редактора.

– Я не помню, не думаю, что я его читал, – сообщил Калиниченко.

Тумас Мисакян и ему напомнил показания, где тот говорил следователям, что "по пути в Ригу бегло прочел текст".

– Я не отрицаю, возможно. Я не помню просто, – ответил тот.

"Каждая бумажка подозрительна"

– Я все-таки воспринимаю происходящее как литературную, медийную историю, как бы это парадоксально ни звучало, – призналась после судебного заседания Светлана Прокопьева. – Только я в ней не просто как журналист и редактор, но еще и герой. Может быть, потому что, слава богу, у меня нет домашнего ареста. Может, потому что обыск был достаточно давно, я это пережила и с тех пор живу в принципе обычной жизнью.

– Что искали следователи во время обыска?

– Они искали все, что "имеет отношение" к делу, такая прекрасная формулировочка. Но текст-то опубликован в интернете, я от него не отказываюсь. Что им надо было найти?.. В этом случае обыск – просто репрессивная мера, совершенно бессмысленная, просто неприятность, которую они мне сделали. Точно так же, как включение меня в список Росфинмониторинга по федеральному закону №115-ФЗ. Согласно смыслу закона, в перечень должны включать лиц, в отношении которых имеются сведения о причастности их к финансированию терроризма. Но потом идет расшифровка: в том числе подозреваемые – и далее перечень уголовных статей, включая откровенно "политические": 280, 282, 205.2. И все, никто не разбирается. Формальное основание есть – добро пожаловать в список. Задумываться о смыслах никто там не будет.

– Следователи действительно верят, что за мнение о причинах преступления в Архангельске можно судить и наказывать?

– Они не видят в тексте мнения, они видят там состав по статье Уголовного кодекса. Конечно, верят, они в этом живут! Вот моя любимая теперь экспертиза Ольги Якоцуц и Юлии Байковой, с которой дело и пошло в суд. Там авторы не анализируют текст целиком, как должны бы, а берут отдельные фразы и толкуют в духе обвинения. Например, прицепились к предложению: "Этот взрыв, на мой взгляд, лучше, чем любая колонка политолога или отчет Human Rights Watch, доказывает, что в России нет условий для политического активизма". И они эту фразу преподносят как признак оправдания терроризма, подчеркивая часть "взрыв лучше, чем колонка политолога". Вот как так можно?! Как?! Какая извращенная логика должна быть у человека, который так нагло вырывает из контекста слова? У меня в тексте есть слова "террорист", "самодельное взрывное устройство". Саму эту лексику эксперты посчитали тем самым лингвистическим признаком оправдания терроризма. Ребята, Уголовный кодекс в таком случае тоже оправдывает терроризм и должен быть запрещен.

– Зачем эксперты пишут такие заключения? Вы не хотите их на суде об этом спросить?

– У меня к ним, как и к Путину, нет вопросов. Их заключение нужно просто убирать из доказательств. Мы с адвокатами не видели дипломов, подтверждающих квалификацию этих экспертов. Все, что мне известно о квалификации одной из авторов, Ольги Якоцуц, – это ее 144 часа дистанционного обучения по специальности "Судебная экспертиза". Юлия Байкова – специалист по Евтушенко. О чем тут говорить?

– А почему к Путину совсем нет вопросов?

– Путин, мне кажется, просто не понимает, как живет страна. Что такое жить на 12 тысяч в месяц – на стандартную пенсию в России, каково это – ходить по раскисшей грязище в обычной псковской деревне, что значит откладывать деньги на покупку обуви. Путин живет в своей собственной вселенной. Он передвигается на служебных машинах, живет в резиденциях с личной охраной, узнает о том, что происходит, от специально обученных людей, еда, одежда, самолеты – все за счет государства. Я думаю, он просто не представляет себе ту реальность, в которой находимся мы, простые смертные.

"Виноват тем, что попался под руку"

– В любом уголовном деле должны быть потерпевшие. Кто пострадал от этой колонки?

– Никто не пострадал. Государство, силовики не могут страдать – это абстракции, страдать может личность. Вот я страдаю, потому что у меня отобрали деньги и технику, я не могу нормально зарабатывать на свою пенсию, не могу завести банковскую карточку, не могу свободно перемещаться. Сейчас, правда, никто не может перемещаться, это немножко утешает.

Не знаю, кому приспичило затеять это дело и почему. Думаю, такое стало возможным из-за отсутствия общественного контроля над силовиками. Когда общество не имеет влияния на власть, в том числе на силовую, получается, что они сами себе придумывают задачи, законы, сами себе придумывают правила и живут по ним, и нам навязывают. Я все время вспоминаю псковского активиста Артема Милушкина, которого задержали по пути на санкционированный, им же организованный митинг против полицейского произвола: кинули его лицом в грязь, а потом еще оштрафовали на 500 рублей за неповиновение полиции. Вот так все устроено в нашей стране. Виноват уже тем, что попался под руку.

– В уголовном деле два засекреченных свидетеля, которые докладывают следователям, что ты "мотивировала людей совершать противоправные действия". Не страшно теперь разговаривать с людьми?

– Я выкинула этот бред из головы и стараюсь не думать об этом. Но все мои друзья перебирают фамилии, пытаются искать доказательства, что это тот или вот тот. Потом до людей, на которых подумали, доходят слухи, они жутко обижаются, все отрицают. Абсолютная паранойя, в том числе, благодаря таким вот действиям силовиков.

– Эту паранойю провоцирует государство?

– Им это выгодно, потому что они на войне. Они сражаются за себя, за свою великую державу со внутренними врагами. Внутренние враги – это все, кто думает не так, как надо думать. А как надо думать – расскажут на летучке или, широким массам, по телеку. Но это не вечно: сменится власть, и слетит пена, которая присохла за 20 лет. Ситуация изменится, потому что это ненормально. Это противно лучшему, что есть в человеке.

– Как работать журналисту в эту эпоху запретов и преследований?

– Если честно, я все время ловлю себя на угрозе самоцензуры. Можно сколько угодно верить в свободу слова, но на практике я перестраховываюсь. Я, например, пересказываю опасные слова, которые говорят герои, а не цитирую их. Только столкнувшись с этой извращенной логикой, я начала понимать, что репрессивные органы могут найти в безобидном, казалось бы, тексте. То, что два-три года назад я бы спокойно пропустила, теперь тщательно проверяю. И не потому, что это чьи-то вредные, опасные мысли, а потому что товарищ майор шизанутый. А нам надо изо всех сил стараться быть нормальными, даже не бороться, не сражаться, а просто писать правду о том, что происходит.