Расстрел первого соловецкого этапа – 1111 политических заключенных Соловецкой тюрьмы особого назначения – начался 27 октября 1937 года в карельском лесу под Медвежьегорском. В этот день 82 года назад по приказу ленинградской тройки НКВД расстреляли 208 человек. Сегодня память об убитых хранит один из самых крупных мемориалов жертвам политических репрессий на Северо-Западе – Сандармох.
27 октября 1937 года. Владимир Дурнякин
"Целую тебя, дорогая Нонночка. Желаю тебе быть здоровой и послушной девочкой. У нас уже наступила весна, прилетели чайки, я тебе их нарисовал", – писал Владимир Дурнякин своей 8-летней дочери Нонне в апреле 1937 года с Соловков. Там инженер-экономист, сын петербургского купца второй гильдии отбывал свой срок в тюрьме особого назначения.
Владимира Дурнякина забрали в марте 1933 года. Его обвинили "во вредительстве" и приговорили к высшей мере наказания (смертная казнь), но затем приговор заменили на 10 лет исправительно-трудовых лагерей.
"Говорил маме, что такие пытки были: его сажали в пробковую комнату. Человек заходит в комнату нормально, садится, а потом в этой комнате не хватает воздуха всё больше и больше, и до тех пор, пока человек уже не теряет сознание. Так вот раз пройдет эту комнату, потом второй раз, и на третий раз, говорит, уже на себя лично готов подписать все что угодно", – вспоминала дочь Нонна в разговоре с исследователем научного центра "Мемориал" в 2004 году.
После 1933 года Нонна никогда не видела своего отца. Мать несколько раз ездила к нему на свидание на север Карелии, в порт города Кемь: туда заключенных с Соловков привозили на встречу с родными. Но с осени 1937 года ни писем, ни встреч больше не было. На запрос семьи, почему больше не приходят письма, пришел ответ: "Услан в дальние лагеря без права переписки". Ни жена, ни дочь Владимира Дурнякина не знали тогда, что это означает "расстрел".
Осенью 1937 года Владимира Дурнякина в составе соловецкого этапа вывезли с острова на материк и 27 октября 1937 года расстреляли в урочище Сандармох. Ему было 40 лет.
Нонна Панова искала могилу отца с 1959 года – тогда она получила право на реабилитацию как дочь репрессированного и узнала, что ее отец не просто умер, а был расстрелян. О точном месте ей стало известно только в конце 90-х – начале 2000-х, после того как сотрудники НИЦ "Мемориал" вместе с карельским исследователем Юрием Дмитриевым в 1997 году нашли расстрельный полигон Сандармох в Карелии.
Съездить на могилу к отцу Нонна Панова не смогла: сильно болела и не могла ходить. В 2016 году дочь Ноны Владимировны Ольга Панова вместе с инициативной группой "Последний адрес" закрепила табличку с именем деда на фасаде дома №23 по улице Рубинштейна, откуда его забрали.
"История дедушки – неотъемлемая часть жизни нашей семьи. Владимир Иванович был арестован в марте 1933 года. Символично, что я родилась в день его ареста ровно через 30 лет", – говорит Ольга Панова.
Первый соловецкий этап
"Однажды в пути следования грузовая машина с людьми испортилась и встала в деревне Пиндуши. В это время один из осужденных стал кричать, что могла услышать проходившая публика. Для того чтобы не расконспирировать нашу работу, нужно было принять соответствующие меры, но стрелять в машине не было никакой возможности, завязать полотенцем рот также нельзя было, так как арестованные лежали сплошным покровом на дне кузова, и я, чтобы усмирить кричавшего осужденного, железной тростью, как холодным оружием, проколол осужденного насквозь – тем самым прекратил крик", – рассказывал один из участников опергруппы, которая была сформирована для расстрела заключенных Соловецкого лагеря под Медвежьегорском, Н. Миронов, во время своего допроса.
Географическое название поселка Пиндуши, расположенного между Медвежьегорском и Сандармохом в Карелии, помогло в середине 90-х руководителю петербургского НИЦ "Мемориал" Ирине Флиге и исследователю Вениамину Иофе сориентироваться в поиске места расстрела первого соловецкого этапа.
Флиге и Иофе много лет искали в архивах любые зацепки о том, где могли быть расстреляны заключенные с Соловков. Ответы нашлись в карельских архивах ФСБ.
– При поиске соловецкого этапа мы довольно быстро установили, что расстреливал их Матвеев (Михаил Матвеев – заместитель начальника АХУ Управления НКВД по Ленинградской области, капитан госбезопасности, руководитель расстрельной бригады в Сандармохе в 1937 году. – СР). Дальше мы везде искали Матвеева. Стало известно, что он был арестован. Но в нашем (Санкт-Петербурга) архиве ФСБ нам сообщили, что дело Матвеева находится в Петрозаводске. Это дело было заведено в 1937–1939 годах, оно не подлежит реабилитации, а это значит, что доступа к нему нет, это дело закрытое. После помощи депутатов Госдумы нам такой доступ предоставили, это была весна 1997 года. Работа с документами дела была крайне напряженной. Как мы работали с этим делом: они практически из рук его не выпускали, вместе с нами в нашем присутствии его листали, – вспоминает Ирина Флиге.
Решения о "репрессировании" 1200 заключенных Соловецкой тюрьмы были приняты еще в августе 1937 года. В течение двух месяцев начальник тюрьмы должен быть подготовить список "наиболее активных контрреволюционных элементов", чтобы впоследствии привести приговор в исполнение. Предписание расстрелять первую партию заключенных получил капитан госбезопасности из Ленинградского УНКВД Матвеев. 16 октября 1937 года он выехал в Кемь, куда 21 октября переправили на трех баржах с Соловков 1111 заключенных, приговоренных к казни (изначально были оформлены протоколы на 1116 человек, но пятеро по разным причинам не доехали до места казни). Из Кеми на станцию Медвежья Гора людей отправляли пятью разными эшелонами.
Первый расстрел 208 заключенных состоялся 27 октября. Тогда же произошел инцидент, который заставил Михаила Матвеева приостановить исполнение приговора: один из заключенных вытащил спрятанный в одежде нож, перерезал свои веревки, набросился на конвой и ранил одного из конвоиров. Из-за опасности "расконспирирования" операции Матвеев прервал расстрелы на четыре дня. Но за это время в бараках изолятора ББК в Медгоре скопилось слишком много заключенных, и 1 ноября расстрелы возобновили.
4 ноября 1937 года. Хаим Гарбер
У Даниила Коцюбинского в Сандармохе похоронен дед – Хаим Гарбер. Его расстреляли в Сандармохе в последний день приведения в исполнение приговора тройки УНКВД Ленинграда – 4 ноября 1937 года.
Хаим Гарбер был профессором философии Индустриального института, старшим ученым специалистом Института философии Академии наук СССР. Его обвинили в том, что он якобы "являлся участником контрреволюционной троцкистско-зиновьевской террористической организации, существовавшей в Академии наук СССР в Ленинграде", и принимал участие в ее "нелегальных сборищах". Вот что вспоминала дочь Хаима Гарбера Софья о дне ареста отца:
"30 апреля 1936 года отец меня ночью разбудил и представил чекисту: "Это моя дочь". Было удивительно, что отец рискнул меня разбудить, так как я всегда очень крепко спала. Это значит, что самостоятельно я бы ни за что не проснулась и что отец хотел со мной попрощаться. Я посмотрела на молодого парня в форме и заметила, что он очень смущен. Я не поняла почему (лишь позднее осознала, что конвоир знал: отец в эту семью уже не вернется никогда), но меня удивило, что отец ведет себя странно. Он был каким-то неестественно веселым и все время, успокаивая дедушку и бабушку, повторял: "Это недоразумение. Я скоро вернусь". Отец быстро двигался по квартире, собирая какие-то вещи. Когда его увели, бабушка с дедушкой подошли к окну, из которого был виден вход в наш дом. Там, на Лесном проспекте, стояла небольшая машина, "черный воронок". Мы видели, как отца посадили в этот воронок. Больше я его не видела".
Эти воспоминания Софьи Коцюбинской зафиксировал ее сын, внук Хаима Гарбера Даниил Коцюбинский. Несколько раз она с бабушкой ездила в Большой дом, чтобы передать отцу чистое белье и книги. Позже они получили несколько открыток с Соловков.
"В них он писал о том, что на Соловках у них театр и они ставят классические оперы, в операх отец пел теноровые партии. Напоминал родителям, что "Сонечку пора учить английскому языку", – вспоминала дочь Хаима Гарбера.
В октябре 1937 года тройка Ленинградского УНКВД заочно приговорила Хаима Гарбера к расстрелу. В день приведения в исполнение приговора, 4 ноября 1937 года, ему было 34 года.
О том, что его дед похоронен в одной из расстрельных ям Сандармоха, Даниил Коцюбинский и его родные узнали в 1997 году: в то лето, когда исследователи Ирина Флиге и Вениамин Иофе вместе с Юрием Дмитриевым нашли полигон, Даниил проезжал через Сандармох с группой журналистов в рамках тура по Беломорканалу на Соловки.
Я знал, что дед сидел и погиб на Соловках, и всё это сливалось для меня в одно большое кошмарное видение
– Нам рассказывали о том, что здесь покоятся жертвы массовых расстрелов. Но ещё не было ни памятников-голубцов, ни имен расстрелянных. Иными словами, я побывал на могиле деда, ещё не зная этого, хотя прекрасно помню, что какие-то смутные предчувствия на уровне подсознания я испытал. Всё-таки я знал, что он сидел и погиб на Соловках, и всё это сливалось для меня в одно большое кошмарное видение. Хотя день был солнечный и сосновый бор выглядел очень красивым, – рассказал Даниил Коцюбинский.
После того как стали известны имена расстрелянных в Сандармохе, туда несколько раз ездил отец Даниила – Александр Коцюбинский. После 20-летнего перерыва внук Хаима Гарбера решился снова поехать на могилу к деду.
– Скажу честно, мне было очень психологически тяжело бродить по этому пространству, видения того, что здесь происходило 80 лет назад, не отпускали. Тем более что сегодня, благодаря работе историков из "Мемориала" и местных краеведов, весь этот ужас известен в подробностях, – признался Даниил.
"Самоотверженная работа по борьбе с контрреволюцией"
"Сам изолятор, где подготовляли людей к отправке на расстрел, не соответствовал действительности. Стены в изоляторе были деревянные, и малейший крик мог отразиться на лицах сидящих в изоляторе, осужденных к ВМН (высшая мера наказания. – РС), и такие условия работы нас заставляли бояться малейшего крика", – рассказывал капитан Михаил Матвеев в показаниях по своему делу в 1939 году.
После случая с нападением 27 октября Матвеев принял дополнительные меры безопасности для перевозки людей из казарм в лес: приговоренных раздевали до нижнего белья, до погрузки в машину их били – многим проламывали черепа, и они умирали еще до погрузки.
"Команда, работавшая в лесу, загодя выкапывала большие глубокие ямы в легком песчаном грунте. Подле ям разводили костры – для обогрева конвоя и освещения места в ночное время. Приезжали машины, их подавали к ямам. Расстреливали непосредственно в яме. В ямах работали Матвеев, Алафер, Бондаренко и Шондыш", – писал о процедуре расстрелов в лесу составитель Ленинградского мартиролога, руководитель Центра "Возвращенные имена" Анатолий Разумов.
Тех, кто казался еще бодрым или что-то говорил, били по голове колотушкой
"В указанной яме приказывали арестованному ложиться вниз лицом, после чего в упор из револьвера в арестованного стреляли", – рассказывал капитан Матвеев на допросе. По мнению Разумова, на самом деле картина была иная: "Заключенных подносили или подтаскивали к яме. Тех, кто казался еще бодрым или что-то говорил, били по голове колотушкой. Особо ненавистных избивали чем попало и сколько хватало сил. Подавали на дно ямы. Там укладывали половчее и стреляли в упор в голову".
4 ноября 1937 года в карельском лесу расстреляли последнюю партию заключенных – 248 человек. Всех чекистов, участвовавших в операции, наградили за "самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией". Капитан Михаил Матвеев получил радиолу. В 1939-м он был приговорен к 10 годам лагерей за "превышение служебных полномочий", но уже в 1941-м досрочно освобожден и продолжил работу в органах госбезопасности.
О том, что расстрельный полигон использовался до и после уничтожения первого соловецкого этапа, в 1997 году узнают благодаря работе карельских исследователей Ивана Чухина и Юрия Дмитриева и петербургских Ирины Флиге и Вениамина Иофе. Сегодня известны имена 6241 человека, расстрелянного в Сандармохе.
"Это преступная затея"
Летом 2018 года в Сандармох приехали копать: Российское военно-историческое общество решило проверить гипотезу двух карельских ученых, которые заявили о том, что в Сандармохе якобы могут быть похоронены пленные красноармейцы.
В тех же самых бараках лагеря, где когда-то ждали своего последнего часа Владимир Дурнякин и Хаим Гарбер, во время финской оккупации 1941–1944 годов жили советские военнопленные. В 2017 году историки петрозаводского госуниверситета Сергей Веригин и Юрий Килин выдвинули версию, что финны могли расстреливать своих пленных там же, где когда-то НКВД убивал репрессированных граждан своей страны.
Теория сразу подверглась жесткой критике со стороны российских и финских историков, исследователей темы репрессий и общественности: во-первых, ученые не предоставили ни одного документа, который подтвердил бы вероятность расстрелов и захоронений красноармейцев на территории Сандармоха; во-вторых, в финских архивных документах нет ни одного факта, подтверждающего версию о массовых расстрелах пленных (в основном в лагерях умирали от болезней или голода); в-третьих, предположение о том, что финны могли возить за 16 км от лагеря к проходившей за Сандармохом линии фронта пленных для расстрела, звучит как минимум нелогично.
Однако именно высказывания Веригина и Килина привели отряд поисковиков РВИО в Сандармох в 2018 году, а затем и в 2019-м. Группа родственников расстрелянных политзаключенных направила жалобы в карельскую прокуратуру, а также письмо руководству Республики Карелия с требованием прекратить раскопки на территории мемориального комплекса.
"Мы против проведения здесь новых раскопок, для которых нет документально подтвержденных и научно доказанных оснований. Мы против воскрешения мифических версий о советских военнопленных, якобы расстрелянных финнами в Сандармохе. Не тревожьте могилы наших родственников. Не разрушайте памятник", – говорилось в письме.
Обращение подписали более 60 человек. Внук Хаима Гарбера Даниил Коцюбинский также направил жалобу в прокуратуру с требованием остановить нарушение закона со стороны РВИО: поисковики не предоставили необходимые документы на работы внутри памятника исторического наследия, которым является Сандармох.
– Эта преступная затея нарушает сразу несколько статей Уголовного кодекса и Федеральный закон об охране мест захоронения. В прошлом году я написал жалобу в прокуратуру, требуя принять меры. Но мою жалобу просто "отфутболили" в Управление по охране объектов культурного наследия Республики Карелия, откуда я получил отписку. В этом году я готовлю судебный иск против означенного Управления, поскольку вижу в его бездействии признаки серьезного правонарушения, – заявил Коцюбинский.
5 августа 2019 года Даниил Коцюбинский вместе со своим сыном Платоном закрепили мемориальную табличку с фотографией Хаима Гарбера на одном из поминальных голубцов в Сандармохе. Волонтеры проекта "Сандармох. Возвращение имен" уже третий год делают памятные таблички на пожертвования и устанавливают их в Сандармохе.
– Главное, что происходит в момент, когда на столбец устанавливается очередная табличка, – возникает имя. Каждый расстрелянный в Сандармохе с возвращением имени приобретает персональную память. Приобретает голос. Впервые с того момента, как пуля палача оборвала их жизнь, мы, голосом волонтеров, даём возможность сказать погибшим своё последнее слово нам, живущим в ХХI веке, и заявить о своей невиновности, – говорит волонтер проекта Максим Лялин.
Очередная партия табличек появилась в Сандармохе и в годовщину расстрела первого соловецкого этапа. С 25 по 28 октября 2019 года волонтеры установили 33 памятные таблички узникам Белбалтлага и заключенным с Соловков, расстрелянным здесь в годы Большого террора.
